Читаем По ту сторону фронта полностью

Все выскочили наружу, побросав и ложки, и миски. Никто нас не окружал, но фашисты действительно показались недалеко от околицы. Незаметно, огородами, провел я партизан на другую окраину деревни, и там около самой лесной опушки, у каких-то колхозных построек, хорошо замаскировавшись, заняли мы оборону. В промежутках между домами нам было видно, что враги дошли до околицы, задержались там недолго, затем изменили направление и дальней улицей покинули деревню. После выяснилось, что они только спросили кого-то из крестьян: «Партизаны есть?» — «Есть», — ответил тот. И немцы не посмели остаться.

Не могу не дополнить этот эпизод еще одним случаем, по моему мнению, интересной деталью. Анищенко, выбежав по тревоге на улицу, вдруг вспомнил, что в хате остался табак («дюбею», как он называл, а на самом деле обыкновенная крестьянская махорка), который он положил сушиться на печку. Вернулся и видит, что Крывышко торопливо укладывает в свое ведро жареное мясо с картофелем — великолепное жаркое, которого партизаны еще не попробовали.

— Какого черта ты тут делаешь? — крикнул Анищенко.

— Неужели мы этот обед приготовили для поганых фашистов? — ответил партизанский повар. — У нас хватит для них и свинцовых гостинцев.

— Чудак… Марш за мной! Живо!

И Крывышко, вздохнув, захватил с собой только то, что успел уложить в ведро.

Оба они тотчас же присоединились к остальным. А когда немцы скрылись из виду (вся эта история не заняла и часу), Крывышко, посмеиваясь, заявил:

— Ну что же, товарищи, вы из-за швабов остались полуголодными, а у нас с товарищем Анищенко есть что покушать а, главное, есть что покурить.

Некоторые засмеялись. Я приказал:

— Вот что: товарищи Анищенко, Крывышко, ну и еще Дмитриев сходят на село и проведут разведку — не осталось ли там немцев. А заодно пускай Крывышко посмотрит, не растерял ли он впопыхах жаркое по дороге.

Тут засмеялись все. Но я не шутил. Эти трое произвели разведку, и, когда доложили, что деревня свободна, мы продолжили обед, хотя теперь его вернее было бы назвать ужином: время близилось к вечеру.

* * *

Когда стемнело, мы взяли в деревне две подводы, погрузили на них лодки и отправились к Припяти. Надо было переправляться. Подморозило. Грязь затвердела. Корявые комья ее, как камни, стучали под колесами. Спускаясь с берега, мы спотыкались об эти комья. Ночь была черная, и река была черная, только кое-где на берегу белесыми пятнами лежал снежок, да на реке покачивался красный огонек бакена. Свет его дрожащей дорожкой отражался в воде. Тяжёлые и холодные осенние волны лениво плескались у берега. На бугре ветер посвистывал в лозняке. Люди еле слышно переговаривались между собой. Перед этой широкой рекой у всех было какое-то особенно торжественное настроение — мы стояли на новом важном рубеже.

Вот невидимая в ночи лежит за нашими спинами Белоруссия. Сколько мы пережили в ней и вместе с ней — с ее благородным и самоотверженным народом! Больше года мы ощущали этот народ, как свою громадную семью. Его несчастья стали и нашими несчастьями, его радости — нашими радостями! Несчастий на земле, захваченной фашистами, было, конечно, несравненно больше, а радости, суровые радости военного времени, приходили к людям через немецкие запреты, через фашистские кордоны — слухами о наших успехах, вестями о победах Красной Армии. Мы всеми силами старались помочь народу, связанные с ним на жизнь и на смерть. И он, как мог, помогал нам, оказывая гостеприимство под угрозой расстрелов и виселиц. Больше года мы вели бой, не одну тысячу врагов истребили, но и своих товарищей не один десяток потеряли на белорусской земле.

На Волчьем островке, окруженном болотами и заваленном буреломом, — маленькая полянка и скромный холмик, обнесенный простой изгородью из жердей. Могучие сосны и плакучие березы шумят над невысоким обструганным топором столбиком с короткой надписью:

«НИКОЛАЙ КРИВОРУЧКО»

С какой жадностью он брался за любое задание, как проникновенно он сказал когда-то: «У нас три самых близких слова: Родина, Партия, Москва!» И мы потом не раз повторяли эту фразу. Не дошел Криворучко до своей Украины…

На берегу Лукомльского озера похоронен Василий Нелюбов. И в лесах Витебщины, и в Березинских чащах, и в болотах Полесья могилы наших братьев. Святые могилы! Горячей кровью героев и нерушимой клятвой о мести сроднили они нас с Белоруссией. Как же нам расстаться с тобой, родная земля!..

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии