По ту сторону

— У меня война короткая получилась, в первом же бою и ранило, — говорит отец. — А ты, видать, навоевался. Вот эта медаль за что?

— За освобождение Праги.

— Значит, до самого последнего часа войны дошел.

— Да, до девятого мая сорок пятого…

Отец еще раз покосился на грудь сына, смущенно одернул свою гимнастерку. На его гимнастерке лишь две медали и нашивка за ранение, а у сына и самый высший солдатский орден, который зазря не давали, и четыре медали, и нашивок за три ранения. А парнишке всего шестнадцать минуло. Вот как война всю жизнь повернула!

— Ты не писал, в каких войсках служил. По погонам-то будто в пехоте? — спросил отец.

— Нельзя было писать. А служил я в разведке.

— В разведке? — изумился отец. — Да ведь это же…

Он знал, что такое служить в разведке. Туда берут не всякого, там нужны люди крепкого корня и большой отваги. Неужели это его Володька ходил в тыл врага, брал «языков», прошел такую для разведчика втройне опасную войну? Алексей Николаевич вдруг подумал, что сына вполне могли убить, и ему стало страшно.

Вернулась Анастасия Тимофеевна, стала собирать на стол. А потом начали и гости подходить.

На этот-то раз повеселились вволю. Были и пляски, и песни все, какие только знали, перепели. А песни-то в основном были про войну, про то, как «на позиции девушка провожала бойца», как было ему «в холодной землянке тепло…», «а до смерти четыре шага».

Эти песни всколыхнули воспоминания. Перебирая в памяти фронтовые эпизоды, Володя вспоминал и Одерия, и Гусельникова, и Улитовского, и Овчинникова, и Картошкина, и Бендика, и, конечно, Чернобая — всех, с кем сводила его фронтовая судьба на тернистых солдатских дорогах. И Володе вдруг захотелось, чтобы все они вот сейчас оказались рядом, за этим столом…

— О чем, сынок, задумался? — Отец положил ему на плечо тяжелую руку.

— Вспомнил кое-что… Много хороших людей я на войне встретил.

— Это хорошо, что ты в людей поверил, — задумчиво сказал отец.

Тут и мать вставила:

— Верно, хороших-то людей больше, чем худых.

Кто-то еще подхватил разговор:

— Война показала, кто из чего состоит и на что способен. Вот ведь тот же Володя, совсем мальчонкой был, а на фронт пошел, надо думать, не по мальчишеской глупости, а оттого, что с малолетства приучен был землю нашу, народ наш любить, честь нашу рабочую блюсти…

Заговорили о своей рабочей чести — почти все они работали на одной фабрике. Кого-то хвалили, кого-то поругивали, но не шибко, а так, беззлобно, для порядку. А больше говорили о своей фабрике, о ее прошлом, настоящем и будущем. Говорили с гордостью, как говорят о любимом детище, может быть, даже чуточку хвастливо.

— Не-е, меня ни в какое другое место и пряником не заманишь…

— А теперь, после войны-то, еще красивше жить зачнем.

— Ты, Володька, держись за нашу фабрику. Выучишься на мастера, а потом, может, и в инженеры выбьешься. Тебе теперь все дороги открыты.

Володя не хотел их огорчать и поэтому не сказал в тот раз, что собирается поступать в военное училище.

Сказал он об этом, когда уже надо было уезжать в Киев в спецшколу Военно-Воздушных Сил. Он не был уверен, что его туда примут — ведь у него образования-то и семи классов не было. Но его все-таки приняли, в порядке исключения, «ввиду особых боевых заслуг».

Но заслуги заслугами, а в спецшколе нужны были прежде всего знания. А их как раз и не хватало. Из того, что он успел приобрести за пять классов, половину он позабыл. Стали появляться сначала тройки, а потом и двойки. А он не привык, да и не хотел быть в числе последних, отстающих. И теперь окончательно убедился: надо сначала окончить школу.

Вернулся домой, поступил в вечернюю школу рабочей молодежи, а работать пошел на ту же фабрику, где работали его родные, приятели, соседи, — на хлопкопрядильную…

Теперь он часто встречался со своими школьными приятелями, с товарищами по довоенным коридорным играм. И нет-нет кто-нибудь из них спрашивал:

— Слушай, ты ведь хорошо рисовал раньше. Сейчас что, бросил или как?

А он вместо ответа вынимал карандаш, блокнот и тут же, на ходу, набрасывал портрет спрашивавшего.

— А ведь похож! — удивлялись ребята.

То ли кто из них проговорился, то ли попался на глаза секретарю парткома один из таких набросков, только вызвал секретарь Володю и сказал:

— Знаешь, Владимир Алексеевич, в клубе у нас художника нет, а без него как без рук. У тебя к этому делу способности. Да и учиться станет полегче — времени там больше…

И Володя согласился, потому что перешел в девятый класс вечерней школы и со временем было действительно туго.

Он оформил клуб всей полагающейся наглядной агитацией, писал афиши, рисовал рекламные объявления к новым фильмам — все вплоть до гангстеров и полуобнаженных красавиц из зарубежных фильмов. Но особого удовольствия от этого не испытывал. Его больше тянуло в цех, к ребятам…