По ту сторону

Кевин и Алекс сели по обе стороны от койки. Ни один из них даже не старался сдерживать слезы. Мне было так больно смотреть на них. Я не хотела, чтобы они проходили через подобное. Мы были друг для друга всем. Каждый из нас был частью одного целого. Когда было плохо одному, было плохо и остальным.

Для меня время шло странно. Часы пролетали как секунды, а некоторые мгновения растягивались на годы. Алекс и Кевин не отходили от меня до глубокой ночи. Изредка они тихонько переговаривались. Очень тихо, чтобы слышать мерный звук приборов.

Я заметила, что кольцо Алекса окружало золотистое сияние, когда он смотрел на меня, касался моих пальцев. У меня больше не получилось взять его за руку, но я чувствовала притяжение между его реальным кольцом и моим призрачным. Их тянуло друг к другу, как магниты. Чувствовал ли это Алекс?

Ближе к утру он уехал в отель, чтобы продлить проживание в наших номерах и лично извиниться перед владельцем клуба за то, что они так и не приехали на вчерашнее выступление. Я ходила из угла в угол и тихо подвывала своей печали. «Я все порчу. Все порчу. Они столько к этому шли, а я теперь рушу это».

Оставшись со мной наедине, Кевин опустился на колени перед койкой и прижал мою ладонь к своему лбу. Он беззвучно, одними губами читал молитву. Ту единственную, которую знал. Когда-то его научила ей мама. Она была для него на все случаи жизни, и Кев утверждал, что всегда помогала.

Глаза его были красные и опухшие. Вряд ли он плакал там много с тех пор, как погибли родители. А может, просто я не видела. Он всегда казался мне сильным, несколько недоступным, как божество. Его внимание было как награда. Его переживания – редчайшее явление.

– Я был плохим братом. Почти не говорил, как сильно тебя люблю. А ведь ты – единственная, кто был рядом всегда. Я всегда себя жалел и думал, что один, но это не так. Нас всегда было двое. Когда ты была маленькой, я часто отмахивался от тебя. Не хотел нести ответственность, не хотел нянчиться. Считал, что не должен возиться с тобой, ведь родителей не стало не по моей вине. Ты просто хотела быть рядом, ни о чем не просила. А я вечно рычал и отстранялся. А ты всегда ждала меня и встречала с распростертыми объятиями, когда я прибегал, ведь больше некуда было идти.

Я лежала на полу и роняла на плитку невидимые никому слезы. Его я тоже всегда доставала. Была как прилипала, не давала заводить друзей, встречаться с девушками. Душила своей ревностью. Не понимала, зачем он дарит внимание каким-то посторонним девицам, когда его родная сестра обделена заботой. Я была эгоисткой. Хотела, чтобы мир крутился лишь вокруг меня одной. Не понимала, что причиняю боль.

– Я бы хотел все исправить. Клянусь, я все исправлю, сестренка. Только вернись ко мне. Мне нужно попросить у тебя прощения. Нужно сказать, как сильно я тебя люблю.

Меня, как марионетку, подняла с пола невидимая сила и подтащила на коленях к брату. Вкладывая в слова всю любовь, всю душу, всю искренность, на которую была способна, я попросила.

– Ты всегда был самым лучшим. Я не держу обиды. Это я должна просить прощения.

Кевин медленно поднял голову и посмотрел мне в глаза, затем перевел озадаченный взгляд на ту меня, что лежала на больничной койке. Изо рта у меня торчала широкая трубка, мое тело не могло произнести эти слова вслух.

Поцеловав мою руку, он прошептал:

– Прощаю.

Внутри меня разлилось тепло, взорвалась колба со светом. Я стала еще сильнее. Запахи и звуки стали четче. До этого они будто процеживались из-за пелены. А теперь снова стали чистыми. Я полной грудью вдохнула больничный воздух, несущий в себе горечь лекарств, резкость антисептиков и свежесть простыней. В душе поселилась надежда.

Я подошла к себе и коснулась щеки. Меня снова ударило током, но не так сильно, как там, на месте аварии. Меня не отбросило, а лишь ужалило, хоть и чувствительно. Тело же мое подскочило на кровати, напугав Кевина. Конвульсий на этот раз не было. Но пульс, отображенный на мониторе, стал увереннее и бодрее. Кевин переводил взгляд то на меня, то на монитор. Затем сорвался с места и побежал за доктором.

Не желая оставаться наедине со своей собственной мумией, я побежала было следом, но не смогла покинуть палату. Открытый дверной проем словно загородили толстым крепким стеклом. Я билась, как бьется в стекло птица, влетевшая в комнату. Но выход не поддавался. Сквозь стены я тоже не могла пройти. Однако предметы в палате по-прежнему пропускали мои руки через себя.

Я оказалась привязана к телу. К тому место, где оно было. Что дальше? Дальше я очнусь? Или все же умру?

Разве это честно, что я осталась здесь совсем одна? Никаких наставников, советчиков. Хоть бы призрачный бомж, как в фильме «Привидение» подсказал, что все это значит.

Внезапно меня всю свело от боли. В руках, в ногах, во всем теле. Голова раскалывалась. Но вся боль была притупленной, не острой. Было похоже на то, как отпускает действие анестезии. Боль возвращалась понемногу. Сколько времени должно было пройти, прежде чем она полностью меня обездвижила бы?