По следам султанов и раджей

пела певица под монотонные удары небольшого барабана и мелодичные звуки ситара. После первых строк песни она встала и в танце пыталась изобразить любовные страдания. Затем исполнила тот же куплет еще раз и при помощи новых танцевальных движений «рассказала» о своей страсти еще более выразительно. Последовали новые куплеты и новые танцевальные повторы, короткие тхумри давали ей возможность показать бесчисленное количество вариантов пластического танца на одну и ту же тему.

Свои чувства танцовщица передавала сначала мимикой лица, главным образом выражением и движением глаз. Она то стыдливо наклоняла голову, то из–под полуприкрытых ресниц бросала вызывающие взгляды на своего правителя и зрителей.

— Обрати внимание на игру глазами, — сказал Аманат. — Конечно, из персидской поэзии тебе известно, что такой кокетливый взгляд называется гамза. Этот, вероятно, единственный мусульманский выразительный элемент в индийском танце пришел к нам из Ирана. Наши мастера танца считают, что гамза превосходно отвечает представлениям индийцев о том, что глаза — зеркало человеческих чувств.

Темп танца все убыстрялся. Стройные руки танцовщицы, украшенные браслетами с колокольчиками, стремительно взлетали, словно языки пламени, и неожиданно бессильно опускались. Бедра вызывающе колебались в быстром ритме барабана, а тяжелые груди под легкой просвечивающейся материей двигались в такт. В момент наивысшего напряжения музыка внезапно прекратилась, чтобы через мгновение разразиться в еще более яростном темпе.

— Если бы это зависело от меня, не разрешил бы ей выступать на сцене без специально сшитого классического костюма, — раздался сзади нас бархатный баритон.

Аманат оглянулся, по–дружески поклонился какому–то господину, а затем представил мне его: Тхакур Прасад, известный мастер лакхнауской танцевальной школы.

— Танцовщица должна быть одета в прекрасное шелковое сари нежных тонов или же в широкую свободную юбку, прилегающий корсаж и вуаль с блестящими зеркальцами, — сказал Тхакур Прасад. — Ведь тхумри — это вид катхака, танца эпического, корни которого глубоко уходят в древние индуистские традиции.

У нас в Лакхнау этому виду танца пришлось приспособиться к новым условиям и соединить в себе индуистские и мусульманские элементы. Что касается меня, то я стараюсь выбирать такие сюжеты, которые давали бы возможность раскрыть все прелести куртизанок наваба, но вместе с тем не уводили бы катхак далеко от его первоначального религиозного содержания. Поэтому я использую чаще всего легенды о боге Кришне и его возлюбленной Радхе, — они наиболее полно отвечают тем требованиям, о которых я говорю. Однако со старыми текстами кришнаистских легенд соперничают пришедшие извне формы, главным образом лирические газели на урду и персидском языках. Наш правитель сам сочинил несколько тысяч газелей. Его куртизанки исполняют их в свободных танцевальных формах, которые, хотя и используют выразительные средства катхака, однако ничего общего с его прежним содержанием не имеют. С чуждыми сюжетами в наш танец проникают также и мусульманские костюмы, и гаремные ужимки.

Учитель танцев с явным неудовольствием покачал головой и стал пробираться к сцене, на которой разворачивалось заключительное действие. Старший придворный разложил на ковре перед повелителем великолепную кашмирскую шаль с золотой вышивкой. Наваб встал на нее и взял в руки цветочные гирлянды. Он будет награждать ими тех, кто преподнесет ему свои дары. Но не успели придворные встать в полукруг, как к навабу подбежала девушка, чтобы символически пожертвовать ему свое целомудрие. На какой–то момент она застыла на месте под звуки небольшого барабана мриданга. На ней были лишь пояс из тяжелых шнуров белого жемчуга и гирлянды алых кораллов, под которыми сверкали в невиданном количестве золотые украшения. Когда раздались звуки гармонии, девушка начала свой танец, во время которого она постепенно снимала с себя одну связку кораллов и жемчугов за другой и складывала их к ногам наваба. Ритм музыки все убыстрялся, а с ним и движение рук танцовщицы. Девушке как бы не хотелось расставаться со своими драгоценностями, но она должна была это сделать, ибо иного выхода не было, и один за другим они покидали ее тело, браслет за браслетом, пояс за поясом и, наконец, зазвенели снятые с ног браслеты, и танцовщица, лишенная всех своих украшений, смиренно склонила колени возле ног наваба.

— Шабаш! Превосходно! — закричал повелитель и опорожнил в честь своих фей несколько чаш вина. Он пожал руку резидента, преподнесшего ему украшенную резьбой шкатулку для драгоценностей, и стал надевать гирлянды на высших придворных сановников.

— Надо бы и тебе что–нибудь ему вручить, — напомнил мне поэт.

Об этом я и не подумал, поэтому ничего с собой не взял. Однако я вспомнил, что у меня есть миниатюрный коран, изданный в чешском городе Вимперк, может, он подошел бы к данному случаю. Надо мигом слетать в дом профессора.