Домой мы с ним возвращались поздно. Обычно этим вопросом занимался Пал Петрович, но иногда и самого Пашки хватало на то, чтобы приехать за мной. И тогда мы могли остаться ночевать в доме Корчагиных. Иногда удавалось уговорить и Женьку задержаться вместе с нами, но чаще всего он неизменно рвался домой, переживая за мать. Паша, как всегда, во всём оказался прав.
Была ночь пятницы, и мы с Савицким вновь ночевали в гостях у Корчагиных. Вопреки тому, что на календаре была уже середина августа, за окном стояла ужасная жара, не желающая спадать хотя бы в тёмное время суток. Поэтому мы с Пашкой просто валялись на отведённом нам диване, мокрые и потные без всяких лишних телодвижений. Сон не шёл.
Паш, - в темноте позвала я его. - Расскажи мне что-нибудь?
-Господи, Ксюшка, только не говори, что я зря поверил на слово Маркову и лично не проверил у тебя паспорт. Он-то утверждал, что ты взрослая!
-Не издевайся, - вяло попросила капитана, уже привыкшая к его манере балагурить на ровном месте.
-Ну а что за просьбы детские-то? Ну что я тебе рассказать должен?
-Не знаю…
-Ну вот и я не знаю.
Я тяжко вздохнула достаточно жалостливо, чтобы Пашка вдруг пошёл на уступки.
-Тему хоть задай, что тебе рассказывать. Ужасы? Сказки? Романтик? Хотя нет, романтик отменяется, ты же меня потом первая в изращениях и обвинишь.
-Ты когда-нибудь любил? - вырвалось у меня. Не скажу, что само собой, ибо в последнее время я много об этом думала, а вот спросить никак не решалась.
Савицкий резко замолк, а я напряглась, жалея, что в комнате было темно. Многое сейчас бы отдала, чтобы увидеть его лицо. Секунды молчания вышли до безобразия гнетущими, и я уже подумала сказать, что можно не отвечать, раз это так сложно, но Паша всё-таки отозвался.
-А полегче у тебя вопросов не было? - меня это покоробило. В тайне надеялась на совсем другой ответ.
-Разве это сложный вопрос? - встала в позу я.
-Не знаю, - странным образом растерялся капитан. - А ты любила?
В голове проскочила мысль, что следователю Маркову нужно было всё-таки лучше проверять мой паспорт, потому что страдать такой фигнёй могла исключительно я: задавать такие вопросы, на которые сама не горела желанием отвечать.
Пашка, правильно разгадавший мою заминку, понимающе хмыкнул, назидательно заметив:
-То-то же.
Я нахмурилась, порицая себя за малодушие. Что ж мы с ним такие недоразвитые-то оба? И панически зажмурившись, как перед затяжным прыжком, еле слышно просипела:
-Нет.
Мужчина рядом со мной завис, после чего вполне искренне удивился:
-Не понял, - выдал Пашка и замялся, скорее всего, подбирая слова. - Я же у тебя... не первый.
Прозвучало наивно. И эта наивность, совершенно несвойственная тридцатидвухлетнему Пашке, повидавшему в этой жизни если не всё, то многое, вызывала жгучее желание обнять его или как минимум погладить по голове.
-Наверное, я просто никого не подпускала близко… - пояснила несмело. - Душевно. А без этого любить сложно.
-Ты не подпускала? - зачем-то переспросил капитан, словно не веря услышанному.
-Я.
-Да брось. Ты хоть и колючая, но у тебя по жизни всё на лице написано большими буквами, ты же абсолютно не умеешь отстраняться или отгораживается.
-Оказывается, умею.
Он завошкался на месте, а потом извлёк из-под подушки свой телефон, пару раз провёл по экрану пальцами и, оставив слабо мерцающий дисплей включённым, положил трубку между нами так, что теперь можно было разглядеть лица.
-Рассказывай.
-Да нечего там рассказывать, - попыталась увильнуть, уже жалея, что начала весь этот разговор. - И вообще - это я от тебя историю просила, а не наоборот.
Но Савицкий умеючи проигнорировал последние слова, проведя ладонью по моей щеке, убирая с лица разметавшиеся волосы.
-Ксюшка…
О этот шёпот, выворачивающий всю душу наизнанку, которому я не умела сопротивляться.
-Да там и рассказывать-то нечего, честно.
Но Пашка выжидающе молчал, продолжая водить пальцами по моему лицу. И я вдруг поняла, что хочу… Сама хочу ему всё рассказать. Хочу чтобы хоть раз в жизни кто-то понял всё то, что я нагородила у себя в голове.
-Я же тебе уже говорила, что была своеобразным ребёнком? - спросила и почувствовала, как пересохло в горле. Интересно, если я сейчас сбегу на кухню за водой, воспримет ли он это как трусость?
-Тебя обижали?
-Да нет. На самом деле у меня было много друзей. Просто мне всё никак не удавалось найти своего места среди них. Ну… как тебе объяснить? Наверное, я просто была одной “из”, не имея ничего примечательного, а мне очень хотелось быть… кем-то. А ещё я росла слишком стеснительной, слишком удобной, слишком правильной. Этакая девочка-одуванчик с надеждой, что все вокруг поступают по совести. Это как у Стругацких: “Счастья всем даром и пусть никто не уйдёт обиженным”. Меня до сих пор тянет рыдать, если я сталкиваюсь с мировой несправедливостью.
-И это плохо?