По следам неведомого

- В известной мере это так... - начал было Осборн.

- А! - со вздохом облегчения перебил его Мендоса. - Я так и думал! А то мне было многое непонятно. Поэтому вы и говорили, что ваша экспедиция - все равно, что искатели Эльдорадо!

- О, я этого вовсе не говорил! - сказал удивленный Осборя. - Я хотел только сказать, что Южная Америка и сейчас почти так же мало исследована, как во времена конквистадоров... А цели у нас, конечно, совсем другие.

- Какие же могут быть другие цели? - упрямо возразил Мендоса. - Ну, может быть, вы ищете не золото и не драгоценные камни, а секрет могущества! Но это ведь все равно: власть, богатство, свобода! А иначе зачем вам так мучиться?

Лицо его разгорелось, губы подергивались. Мы переглянулись, Мак-Кинли свирепо нахмурился и что-то пробормотал.

- Вы не понимаете, сеньор Мендоса, - ответил Осборя. - Мы не ищем ни богатства, ни власти. Мы работаем для того, чтобы принести пользу науке... человечеству... Человечество не станет счастливей оттого, что получит еще кучу золота или драгоценностей.

- А отчего оно станет счастливей? Отчего? - с жаром спросил Мендоса. - О нет, не надо говорить мне неправду! Человек есть человек, и он ищет счастья. Вы тоже люди и вы тоже ищете счастья. Ну, так тогда и я... - и вдруг он снова осекся и замолчал.

- Послушайте, ведь если все будут искать счастья только для себя, то все будут всегда несчастливы, - сказал я. - В одиночку нельзя добиться счастья.

Мендоса непонимающе поглядел на меня.

- А кто же мне будет помогать? Человек сам отвечает за себя. Если он упадет, другие не будут его поднимать.

- Нет, вы ошибаетесь, - возразил я. - Настоящее счастье это счастье для всех, достойных его!

- Общего счастья не может быть! - решительно заявил Мендоса. - Люди ведь такие разные: как вы будете знать, кому что нужно? О, я слыхал о вашей стране, - понимающе добавил он, - но в Чили это невозможно, да и вообще в Южной Америке так нельзя жить. Тут другое небо, другой воздух, другие люди, уверяю вас! Если человек упал на равнине, ему все-таки можно помочь. А если он в горах катится в пропасть - что тогда делать? Руби веревку или сам пропадешь!

- Значит, вы никогда не ходили с настоящими альпинистами, - заметил я. - Так товарищи не поступают.

- Товарищи? О, я знаю, это ваше любимое слово! Но я ходил в горы. И со мной были настоящие альпинисты. Немец и швейцарец, Они были товарищи. Но, когда швейцарец стал падать, немец перерубил веревку и отполз от пропасти.

- Негодяй! - воскликнул я.

- О да, он был негодяй! - согласился Мендоса. - И он умер, как негодяй. Он хотел убить меня, потому что я... впрочем, об этом не надо говорить. Но я не знаю людей, которые смогли бы...

- Не перерезать веревку? - спросил я. - Вы думаете, что мы тоже поступили бы так, как немец?

- Вы только люди, - печально ответил Мендоса. - А люди боятся смерти и любят жизнь.

Я так подробно изложил этот разговор потому, что за ним сразу последовали интереснейшие события. На следующий же день Мендоса воочию увидел человека, который "не рубит веревку". И этим человеком оказалась Маша.

Мы спускались вниз по трудным, почти нехоженым тропам. Веревками мы не связывались, потому что здесь все-таки было какое-то подобие дороги. Существовали даже мостики через особенно глубокие и опасные ущелья. Мостики эти были ничуть не лучше гималайских; только тут - за недостатком дерева, что ли - их делали из кожи. Как по ним проходили носильщики с тяжелым грузом, я совершенно не понимаю. Но они шли, как гималайские горцы, и так же тащили груз, укрепив его на повязке, протянутой через лоб. И мы шли по шатким мостикам, то узким скалистым карнизам, по каменистым осыпям, опускаясь все ниже, в долины, к жизни.

Мендоса хорошо знал горы, хоть и не был настоящим тренированным альпинистом. И то, что с ним произошло, было случайностью, как он и сам впоследствии говорил. Мы обходили круто изогнутый выступ горы по узкому каменному карнизу. Шли мы, конечно, гуськом, но особых мер предосторожности не принимали: ведь даже носильщики с грузом умудрились здесь пройти, а нам, с легкими рюкзаками, и вовсе нетрудно было. Мы с Машей шли друг за другом и довольно оживленно, хоть и отрывочно, переговаривались. Впереди Маши шел Мендоса. Он прислушался к нашему разговору, слегка повернул к нам голову. И вдруг он пошатнулся, какое-то мгновение балансировал на краю пропасти, пытаясь удержаться, но не смог и, взмахнув руками, без крика, полетел вниз. Перед ним шел Лисовский, но он уже обогнул выступ и скрылся из виду. Шедший за мной Петя Веневцев вскрикнул от ужаса: он видел, что произошло. Мы замерли.

Вдруг я увидел, что Маша осторожно ложится на тропу, держа в руках виток тонкой капроновой веревки. Она заглянула вниз, в глубокое узкое ущелье, лежа вдоль тропы.

- Маша, что ты делаешь! - в ужасе прошептал я.

- Он там, Шура, - тихо и спокойно сказала она. - Он зацепился за выступ - и, кажется, жив. - Она начала обвязываться веревкой. - Опускайте меня, ты и Петя. А, вот и Мак-Кянли! Втроемто вы нас удержите? Вот не знаю, хватит ли веревки. Ну, держите!