По следам неведомого

И вот передо мной — новейшие фотокарты Марса, добытые при помощи телевизионного телескопа Соловьева. На них эти линии видны совершенно ясно. Да, при увеличении они оказываются неровными, прерывистыми, иногда кажутся цепью темных пятен. Что же из этого? Ведь перед нами, конечно, не сами каналы (их нельзя увидеть, даже пролетая над поверхностью Марса, это, скорее всего, трубы, проложенные в почве), а марсианская растительность, которая еще более жадно жмется к воде, чем наша, земная. Понятно, что она в одних местах разрастается гуще, в других — узкой, невидимой для наших телескопов полоской, прижимается к каналу. И где-то на скрещениях каналов, в сине-фиолетовой глубине марсианских морей-лесов расположены города и селения, может быть, покрытые прозрачными куполами из пластмассы, где кондиционированный воздух, тепло и свет дают машины. Мой любимый поэт, Валерий Брюсов, еще в начале нашего века предсказывал появление таких городов на Земле — даже всемирного города:

Единый город скроет шар земной,
Как в чешую, в сверкающие стекла,
Чтоб вечно жить ласкательной весной,
Чтоб зелень листьев осенью не блекла,
Чтоб не было рассветов, ни ночей,
Но вечный свет, без облаков, без тени…

Правда, Брюсов рисовал дальше земной рай, счастливое общество «царей стихий, владык естества, последышей и баловней природы», чья жизнь будет вечным пиром. Кто знает, как там, у марсиан, обстоит дело с социальным устройством? Тут я поймал себя на мысли, что думаю о марсианах уже всерьез, с полной уверенностью в их существовании. Но что же невероятного в том, что они существуют? Почему бы и не думать об этом? Может быть, я и не брошу своей профессии ради астрономии, как сделали инженер Скиапарелли и дипломат Лоуэлл, но не думать о том, что произошло, не думать непрерывно, ежеминутно я уже не могу. Вся моя жизнь, все мое сознание отдано сейчас одному — разгадке великой тайны. А что будет потом, когда все разъяснится — посмотрим.

Пришло наконец первое подробное письмо от Соловьева из Катманду.

«Вы очень хорошо рассказали мне о здешних местах, — писал он, — и я чувствую себя так, словно когда-то побывал в Гималаях. Но, конечно, никакие, даже самые детальные и яркие описания не передают всей красоты и очарования этих краев. Честное слово, Александр Николаевич, я должен был бы испытывать к вам чувство глубочайшей благодарности уже за то, что сейчас нахожусь в этом зеленом раю. Поверьте, я хорошо понимаю, что мои восторги не очень деликатны: ведь для вас все воспоминания о Гималаях покрыты тенью трагедии. Но я верю, что жертвы были не напрасны. Мы пойдем теперь в горы во всеоружии и раскроем тайну Черной Смерти и Сынов Неба. Звучит ультраромантично; но ведь и дело, за которое мы с вами взялись, — это, если подумать, высочайшая поэзия и романтика, дорогой Александр Николаевич! А романтика не всем доступна поэтому в наш успех не все верят. Как там у вас, в Москве, идут дела? Какие новости? Не было ли новых вспышек на Марсе? Надеюсь, что вы не падаете духом, думая о трудностях, предстоящих нам. Читайте побольше — вам теперь надо знать все, что возможно для непрофессионала, о небе и звездах. Фламмариона прочтите, если незнакомы, Циолковского… Эти люди умели мечтать!»

Дальше Соловьев рассказывал об английском руководителе экспедиции — астрономе Осборне: