К концу марта Вассилис практически закончил выкладывать второй борт. Тем временем Том — безусловно, тоже маэстро в своем деле — готовил корабельное снаряжение. Пока Вассилис трудился над корпусом, бормоча себе под нос нелестные замечания, адресованные, как я подозревал, в равной мере Колину и Вардикосу, Том изготовил скамьи для гребцов и подпорку для мачты, из древесины кипариса вытесал саму мачту и рею, вырезал лопасти двух рулевых весел, или кормил, каждое длиной 12 футов. Вдобавок он был опытным такелажником; в Афинах мы нашли нужное количество пеньки, из которой Том нарезал ванты и фалы (от них так приятно пахло смолой). Где бы ни требовалась тонкая работа, Том оказывался тут как тут, с долотом и лобзиком, уровнем и штангенциркулем. Для навершия кормы он собственноручно вырезал изящный орнамент.
Все как будто шло отлично, настроение мне портил только один скептик — бывший приятель, а ныне заклятый враг Вассилиса Дино. Мне передавали его слова: «От этого корабля не будет толку. Он слишком длинный и слишком узкий. Недаром в старых книгах столько рассказов о кораблях, что переламывались пополам. Этот ждет такая же участь».
Тиму Ричардсу пришлось вернуться домой — его отпуск закончился; в наследство нам он оставил десяток шкивов, сделанных вручную, каждый представлял собой точную копию классического варианта (такие находили при раскопках на берегах Средиземного моря) — деревянные колесики на деревянных же втулках. На замену Тиму прибыл человек, с которым я прежде встречался лишь однажды и всего на полчаса. Питер Уилер написал мне письмо, вызываясь добровольцем; он был готов трудиться матросом, однако при разговоре выказал некоторую неуверенность в себе. Да, он немного умеет ходить под парусом. А как насчет работы по дереву и по металлу? В письме упоминалось, что по образованию он — инженер. Ну — Питер слегка замялся, — ему приходилось делать кое-что по дому, но профессиональных навыков у него нет. Эта неуверенность, эта застенчивость, как я впоследствии узнал, была отличительной чертой характера Питера. На самом деле он оказался вполне сведущим в плотницком ремесле, опытным инженером и дизайнером — в общем, идеальным человеком для того, чтобы приглядывать за кораблем в море. Он мог подлатать щепой разбитый руль, изменить конструкцию тарана, починить любой неисправный механизм — и все это без шума и суеты.
Вскоре после его приезда на Спецу мы завтракали у меня на квартире, и кто-то упомянул, что видел Питера на улице рано утром.
— Вы бегали? — спросил я.
— Ну да, — тихо ответил Питер.
— И далеко забрались?
— По-моему, на другой берег острова.
Наступила пауза: все мысленно подсчитывали расстояние до дальнего от нас берега Спецы. Выходило около 10 километров.
— Вы что, бегаете марафоны?
— Э… Вообще-то, да.
— И когда в последний раз бежали марафон?
— За день до приезда сюда.
За столом установилось ошеломленное молчание.
Строительство галеры близилось к завершению, и настал миг официальной регистрации ее существования у греческих властей, у нас не было ни малейших сомнений или разногласий относительно названия корабля. С первого же наброска мы называли галеру «Арго» — вполне естественный выбор, знак уважения ее прославленному предшественнику, этому, по словам Аполлония, чуду, «наилучшему среди всех, что гладь бороздили морскую». К несчастью, мы скоро узнали, что в Греции гораздо проще назвать корабль, чем получить разрешение на плавание в греческих водах. Требовалось соблюсти великое множество условий и предписаний, принять на борту десяток правительственных и ведомственных комиссий, выполнить настоятельные рекомендации инспекторов по безопасности, подготовить горы документов и так далее. Очень быстро я пришел к убеждению, что греческая бюрократия существует для того, чтобы изобретать всевозможные препоны — исключительно ради собственного удовольствия; что местные чиновники изобретают проблемы, просто чтобы понять, можно ли их преодолеть. Походило на ситуацию, когда очень умный человек играет в шахматы сам с собой…