По кромке двух океанов

Старший помощник идет за ключом, отмыкает железную дверь, и мы входим в коридор, откуда через окно в стене открывается внизу вид на атомный реактор. Словно гигантский паук, оперся он своими могучими лапами о пол. Тускло блестит металл. Косы кабельных жил сначала идут вместе, а потом разбегаются в стороны. Сюда заходят редко и обязательно в белой одежде, которая хранится в специальном помещении. Множество точнейших приборов непрерывно фиксируют, нет ли опасности. Опасности нет. Уровень радиации на судне во много раз меньше, чем от солнца.

Через час, прощаясь с капитаном, я выслушиваю его дружеское напутствие.

— Когда будете писать о любви к Арктике, помните, что на первом месте стоит не любовь, а долг. Здесь трудно, очень трудно. Вот пишут: «Я люблю шторм». Это же чушь! Нормальный человек не может любить шторм, разве что глядя на него с набережной или рассматривая картины Айвазовского. И пожалуйста, поменьше обо мне. Последнее время в статьях о нашем пароходе слишком много внимания уделяется капитану. Пишут, в частности, что он «мал росточком». В свое время много писали об одном американском полярном летчике, делая упор на то, что он одноглаз. Вы думаете, ему приятно было читать, а?

Но пора в путь. Время идет, а впереди еще очень длинная дорога.

У меня в кармане лежат служебные авиационные билеты с красной полосой на весь мой путь — от Мурманска до Владивостока через многие арктические воздушные порты. Эти билеты по просьбе журнала «Октябрь» мне выдали в Министерстве гражданской авиации. Проще всего сесть на рейсовый самолет и через несколько часов оказаться ну хотя бы в Нарьян-Маре.

Но тут снова вступает в силу закон северного гостеприимства. В обкоме партии мне говорят, что есть возможность часть пути проделать на грузовом судне, отправляющемся послезавтра на Диксон.

— Теплоход «Приморск». Свяжитесь с капитаном Корешковым или с первым помощником Богдановым. Мы с ними договорились, и вас впишут в судовую роль.

В Мурманске пока нет приморских бульваров, набережных и все берега залива отданы портам.

Торговый порт Мурманска. Это о нем говорят: «Ворота в Арктику». Впрочем, в Антарктику тоже. Знаменитый дизель-электроход «Обь» отсюда направляется к пятому континенту.

К Мурманскому порту был приписан «дедушка русского ледокольного флота» — легендарный «Ермак». Торцовая стена краеведческого музея превращена в памятник кораблю. На фоне мозаичного панно — забитого льдом океана — подлинный якорь с «Ермака». А в самом музее — бронзовые, надраенные до блеска буквы: «ЕРМАК», — снятые с борта ледокола, рулевое колесо, колокол с надписью: «Ермак. 1899».

Последние четырнадцать лет своей долгой жизни ледокол базировался в Мурманске. Здесь была и его последняя стоянка, в январе 1965 года. Потом старый ледокол разрезали.

«Литке», «Георгий Седов», «Красин», «Сибиряков» — кому не знакомы имена наших прославленных арктических судов, швартовавшихся у мурманских причалов!

Трижды посещал Мурманск крейсер «Аврора», всякий раз встречаемый восторженной толпой жителей. «Сегодня военморы «Авроры»… среди нас, а мы — с ними, Да здравствует авангард морского отряда Мировой Революции!» — так приветствовала команду крейсера газета «Полярная правда» в июне 1924 года.

Отсюда уходил в последнее плавание «Челюскин». Начальник полярной экспедиции на корабле Отто Юльевич Шмидт сказал перед отходом: «Северный морской путь мы окончательно закрепим, и Мурманск будет его началом».

Городок не велик и не мал

«Приморск» — одно из тех судов, которые работают на запад» ном отрезке Северного морского пути. Не без труда я нахожу теплоход среди множества других, заполнивших причалы, — советских, шведских, финских, английских, итальянских.

Вахтенный матрос, стоящий у трапа, вверху, уже знает о новом пассажире и провожает меня к капитану.

— Каюта врача свободна. Можете устраиваться, — говорит Виктор Платонович Корешков.

Внешностью он походил бы на помора, если бы не был таким живым и подвижным; поморы, по-моему, отличались степенностью и спокойствием. Корешкову же не сидится на месте, он все время ходит деловым шагом то по своей каюте, то по палубе, смотрит в бинокль, на ходу отдает распоряжения, интересуется, все ли готово к отплытию.

Отплываем рано утром. Я просыпаюсь от громкого начальственного голоса, доносящегося из репродуктора в моей докторской каюте:

— Палубной команде стоять по местам швартовки!

Наскоро одеваюсь и иду на капитанский мостик; вчера Виктор Платонович разрешил мне заходить сюда.

За ночь на залив наполз туман, но сейчас он, к счастью, рассеивается, и сквозь него проглядывает большое безостановочное солнце. Погрузку закончили еще в полночь: наполнили трюмы продовольствием для Диксона и какими-то станками в ящиках для Нарьян-Мара. Неподалеку на огромный теплоход с грохотом и скрежетом всю ночь грузили уголь для полярных зимовок.

— Прямо руль… Руль прямо! — слышу я негромкий голос капитана. — Отдать шпринг!