По эту сторону зла

Телеграмму в Мюнхен отправили немедленно, а Элизабет сразу отвезли в больницу. Ей сделали несколько уколов, так что она не могла вспомнить, сколько времени провела в операционной. В себя она пришла только тогда, когда ее уложили на хитро устроенную кровать в отдельной палате. С потолка свисала гибкая металлическая сетка, в которую санитары осторожно погрузили ее ногу в гипсовом каркасе, а под голову и спину Элизабет подложили специальные подушки, дающие ей возможность не слишком страдать от неудобной позы.

Во рту у нее пересохло, и она попросила дать ей напиться. Со стула в углу поднялась сиделка в белом и поднесла к ее губам специальный кувшинчик с водой.

— Спасибо, — прошептала Элизабет запекшимися губами, — вы можете идти.

— Ну что вы! — удивилась та. — Я назначена дежурить возле вас всю ночь до утра.

— Кем назначена? — не поняла Элизабет.

— Дирекцией больницы, конечно.

— Можно мне поговорить с кем-нибудь из дирекции? — попросила Элизабет.

— Не знаю, — пожала плечами сиделка, — но я могу позвать врача.

Врач первым делом проверил температуру больной и прописал ей какие-то таблетки, а потом стал прислушиваться к ее вопросам. Да, подтвердил он, ей предписана отдельная палата и круглосуточная сиделка.

— Но это безумные деньги, — ужаснулась Элизабет. — У меня таких нет!

Врач заглянул в папку с историей ее болезни.

— Не волнуйтесь, все расходы по вашему лечению оплачены на десять дней вперед.

— Оплачены? Кем?

Врач опять заглянул в папку и поперхнулся:

— Поздравляю вас, фрау Ницше. Все расходы оплачены канцелярией рейхсканцлера.

Он почтительно поклонился и вышел, а Элизабет откинулась на подушку и заплакала. Она плакала от боли в спине — повернуться на бок было невозможно, и от счастья — рейхсканцлер лично позаботился о ней! Уже засыпая беспокойным сном, она вспомнила о графе Гарри — как жаль, что ему пришлось уехать из Германии, он наверняка зашел бы ее проведать.

Ей приснился странный сон — будто она спит, а над ней склоняется сам рейхсканцлер в белом халате поверх коричневой куртки и утирает ее слезы. Она со стоном открыла глаза и поспешно их закрыла — ей опять показалось, что над ней склоняется рейхсканцлер в белом халате и утирает ее слезы.

— Что вы здесь делаете? — упрекнула она его. — У вас же торжественная церемония в Мюнхене.

— Я не стал ждать конца церемонии, — объяснил рейхсканцлер и поставил на тумбочку вазу с алой розой. — Я произнес речь и уехал. Не мог же я веселиться со всеми, когда родная сестра моего великого учителя лежит в больнице со сломанной ногой. И я приехал убедиться, что дирекция больницы выполнила все мои указания.

Элизабет осознала, что это не сон — сам рейхсканцлер Адольф Гитлер поставил на ее тумбочку вазу с алой розой. Вслед за ним в палату проскользнул незнакомый человек без халата, но с фотоаппаратом. Он запечатлел трогательную сцену: рейхсканцлер склоняется над прикованной к постели сестрой философа Фридриха Ницше и утирает ее слезы.

Когда Гитлер уехал, Элизабет попыталась уснуть, но не смогла — подвешенная в воздухе нога не давала расслабиться. И ей привиделось, что ее пришел проведать давний друг, Гарри Кесслер. Она открыла глаза в надежде, что это не сон, но в палате было темно и тихо, только в кресле в углу похрапывала дежурная сиделка. И Элизабет опять заплакала — она поняла, что никогда больше не увидит своего друга графа Гарри. Но на этот раз некому было утереть ее слезы.

Петра

Утром Элизабет увидела эту фотографию в газетах, услужливо положенных на ее больничную тумбочку, а их было множество. При виде фюрера, склонившегося над ней, простертой на больничной койке, Элизабет охватила всепоглощающая радость, которая смягчила боль в ее сломанной ноге.

Граф Гарри увидел эту фотографию в утренней французской газете. Он испытал жгучую боль, перечеркнувшую память о сорока годах дружбы и взаимопонимания. Но больше, чем потеря Элизабет, его сразила боль от потери его символа веры — великого философа Фридриха Ницше. Гарри ужаснула мысль о том, сколько бед и разрушений принесет человечеству искаженная идеология его кумира, попавшая в руки банды недочеловеков.

Лу Саломе никогда не видела эту фотографию — она давно отказалась читать газеты. Лу не хотела знать, что происходит в стране, которую привыкла считать родной.

Я в детстве любила читать биографии замечательных людей. И меня всегда огорчало, что книги, такие радостные и полные жизни вначале, к концу становились печальными и даже трагическими. С возрастом я поняла, что книги просто-напросто повторяют рисунок жизни, такой радостной и полной надежд вначале и печальной или трагической к концу. И поэтому я не пытаюсь сочинить хэппи-энд для своей книги «Былое и дамы». Тем более что, глядя на карту Европы 1937 года и зная, как развивались события последующих десяти лет, невозможно представить себе сколько-нибудь реалистичный вариант хэппи-энда для тех, кто в то время еще оставался жив.

Я просто расскажу, где и как похоронены мои герои.