Плывун

Она села, сложив руки на коленях. Пирошникову стало жаль ее. Он знал, что никого у нее нет – ни детей, ни сестер, ни братьев. Она работала с ним восемь лет.

– Софья Михайловна, вы видите, что происходит… – Пирошников обвел рукой пространство вестибюля, сильно обезображенное идущим в каморке ремонтом. Душевая кабина стояла у лестницы, новый унитаз рядом с нею, пол был весь в пыли, несмотря на то что Серафима протирала его каждый вечер.

– Вижу, Владимир Николаевич, – обреченно кивнула она.

– Я не могу… Точнее, у нас нет… – Пирошников никак не мог построить фразу.

– Не трудитесь. Я поняла. Вы меня увольняете, – сказала она.

– Нет! – воскликнул он. – Я закрываю магазин. Он убыточен.

– Книги есть не просят. Это мне нужно иногда питаться, – горько усмехнулась она.

– Ну… Вы устроитесь… где-нибудь. Я постараюсь помочь… – неуверенно отвечал он.

– Кто же возьмет пожилую еврейку?

– Ах, бросьте! Таджиков берут, – неосторожно возразил Пирошников.

Софья оскорбилась.

– Ну спасибо… Видимо, я за восемь лет ничего другого не заслужила.

– Простите, я хотел сказать…

– Вы уже все сказали. Благодарю.

Она поднялась со стула и удалилась, однако не в сторону улицы, а направилась к лифту, на котором и уехала вниз.

«Пошла жаловаться Залману», – понял Пирошников.

Он откупорил бутылку и выпил бокал вина. Тут кстати вернулась Серафима с продуктами, и Пирошников принялся пересказывать ей разговор с Софьей.

– А может быть, снять какое-то помещение и пусть она там торгует? На зарплату себе она заработает, – принялась рассуждать Серафима. – А мы здесь поживем.

– Поживем. Но с книгами. Вон какую стену построила. Как же мы без нее? – отшутился Пирошников. – Магазина не будет.

Серафима уже поняла, что Пирошников решил быть здесь до конца, почему – неизвестно. Впрочем, он и сам не мог бы объяснить, просто это был его дом, связь с ним была нерасторжима. И еще оставалась надежда, что дом выправится в конце концов, перестанет торчать нелепой кривой громадой среди ровных и ухоженных соседей.

– А вот на что нам жить – это вопрос… – заметил он.

– На мою зарплату, – мгновенно отозвалась она.

К сожалению, это предложение оказалось не очень обоснованным, как мы дальше увидим.

А пока следует рассказать, чем же завершился этот нервный вечер.

Нервным он был не только из-за неприятного разговора с Софьей Михайловной, но еще и потому, что Пирошников начал понимать, что бизнес-центра более не существует. Все уехали или вот-вот уедут, здание кренится, и публики для его выступлений более не предвидится. Он так и подумал про свои опыты – «выступления», приравняв себя к каким-нибудь фокусникам, престидижитаторам, которым требуется аудитория, а без нее они – ничто.

Но позвольте, а как же спасение собственного очага? Как быть с подвижками дома? Как уберечь его от неминуемой гибели?

Что делать, если все способы, которые он может предложить, связаны с аудиторией, народом, внимающим ему и находящимся с ним «в сношенье», по выражению Боратынского? Ведь без этих чтений, без этих «силлабо-тонических практик», чтоб они провалились, не сдвинется ни один кирпич!

Спасение родного очага оборачивалось необходимостью быть посмешищем – и чем смешнее, тем лучше.

А значит, и каморка эта эпатажная тоже лишается смысла. И душевая кабина под лестницей, и сортир с испанской сантехникой, и умывальник. Нет народа – нет движения, нет коллективного бессознательного. Не выть же ему с Серафимой по ночам: «мооо-кузэй» в пустом вестибюле!

Оставшийся же немногочисленный народ с минус третьего этажа был почти весь в оппозиции к Пирошникову, кроме аспиранта, Дины и подводника Залмана. С такой поддержкой не то что дом – стул с места не сдвинешь!

И только он это подумал, как загудел лифт, открылись его двери и оттуда вышли Залман с Софьей Михайловной. В руках у Залмана был плакат на швабре.

Старик, оставив свою даму у лифта, твердым шагом приблизился к каморке Пирошникова и поставил плакат у стены так, чтобы его можно было обозревать из вестибюля.

На этот раз на плакате было всего два слова:

...

НЕТ АНТИСЕМИТИЗМУ!

– На что вы намекаете?! – вскинулся Пирошников.

– Я не привык намекать! – ответил моряк. – Вы нарушили трудовое законодательство. Софье Михайловне полагается выходное пособие. Вы должны были предупредить ее за две недели.

– Хорошо, но при чем тут антисемитизм?!

– Антисемитизм всегда при чем, – парировал старик. – Пойдемте, Софья Михайловна, – обернулся он к ней.

И они покинули вестибюль.

Глава 21. Наденька

С утра, лишь только Серафима взбежала на второй этаж в офис банка «Прогресс», каморку заполонили таджики, которые еще вчера уложили все трубы и теперь заделывали раны в полу и стенах.

Гуцэ пообещал сегодня закончить работу.

– Давай, твоя мат! – напутствовал он таджиков. – Бакшиш йок!

Пирошников вынес столик за книжную ограду, положил на него пять томов Лотмана и уселся рядом на стуле на фоне плаката об антисемитизме. Как хотите, так и понимайте!

Вскоре прибежал взволнованный Браткевич.