Плотское желание (ЛП)

— Здесь чувствуешь себя как дома. Как будто ты живешь здесь уже долгое время. Не в плохом смысле, — поспешно добавляю я, заметив, как она переводит взгляд на потертый линолеум вдоль прилавков.

— Так и есть. — Эмма возится с вилкой, словно решая, сказать мне что-то или нет. — Вообще-то я живу здесь с самого детства. Мой отец купил эту квартиру. Он был водителем-каскадером.

— Правда? — Мои брови удивленно приподнялись. Я не ожидал такого. — Это неплохая карьера. Впечатляет, честно говоря. Жаль. Я бы с удовольствием с ним познакомился.

Эмма моргает на меня, теперь ее очередь удивляться.

— Откуда ты знаешь, что он умер? Я ничего об этом не говорила.

Я пожимаю одно плечо.

— Твой голос выдал, когда ты упомянула о нем. Мой отец тоже недавно умер, около восемнадцати месяцев назад. Так что не так уж и недавно, я полагаю, хотя иногда мне так кажется. Особенно если учесть, какую ответственность он мне оставил.

Эмма медленно кивает, и что-то в ее лице смягчается.

— Шесть месяцев назад, для меня, — мягко говорит она. — Рак легких. Это было довольно быстро. Он оставил мне квартиру... — Она поднимает руку, жестом указывая на пространство вокруг нас: — Но не так много денег, чтобы справиться с этим. Ипотека, налоги на недвижимость, обслуживание, все это быстро накапливается.

Она делает долгий, медленный вдох.

— Я была груба вчера вечером, на пляже. Мне жаль. Я ни с кем не говорю о таких вещах, даже с Бренданом. С моим другом с работы, — добавляет она, увидев вопрос на моем лице. — Особенно я не хотела говорить тебе. Это не те проблемы, которые нужно решать, и я не хочу, чтобы ты думал, что это так. Особенно сейчас, когда... границы между нами размыты.

Это один из способов сказать это. Я не знаю, что ей ответить. Услышав все это, я хочу попытаться решить ее проблемы. И я мог бы. Я мог бы выкинуть на них столько денег, что все они исчезли бы. Я мог бы выплатить ее ипотечный кредит и даже не заметить ни одной вмятины на своих счетах. Но глядя на ее лицо, на беспокойство, избороздившее ее брови, я понимаю, что это не выход. Это не то, чего она хочет.

— По крайней мере, позволь мне давать тебе достаточно чаевых, чтобы облегчить тебе жизнь. — Я испустил долгий вздох. — Я знаю, ты скажешь, что именно этого ты и не хочешь, но ты не можешь позволить мне быть полностью беспомощным в этом, Эмма. Я…

Ты мне небезразлична. Но то, как сжался ее рот, не дает мне сказать это.

— Пожалуйста, не надо. — Ее голос понижается, становится приглушенным, что мгновенно заставляет меня насторожиться. Она чего-то не договаривает. — И, пожалуйста, не спрашивай меня почему.

Мне и не нужно спрашивать. Я и без ее слов почти уверен, что это как-то связано с ее мудаком-начальником. Но я также подозреваю, что, если буду настаивать, это разрушит хрупкое счастье утра.

Я должен надавить на нее. Но я хочу побыть с ней здесь подольше, вот так. Это желание слишком сильно, и оно побеждает. Несмотря на это, пока мы заканчиваем есть, между нами возникает напряжение, которого раньше не было.

— Я приберусь, пока ты разложишь свои вещи, — говорю я ей, вставая и убирая тарелку, и она слегка улыбается. Она не такая расслабленная, как раньше, как будто у нее на уме другие вещи.

— Спасибо. — Улыбка не сходит с ее губ, но она выскальзывает из комнаты, и я больше не вижу ее, пока не заканчиваю мыть посуду.

Она была права, когда удивилась, увидев, что я убираюсь, когда была здесь в последний раз. Для этого у меня есть домработница, а я в основном живу за счет еды на вынос, хотя в перерывах между визитами уборщицы могу и сам за собой прибрать. Но я никогда не стоял у раковины и не мыл посуду. Я редко готовил еду сам. В этом есть определенная новизна, но я уже слышу голос Эммы в своей голове, если скажу ей, что мне это нравится, и она скажет мне, что я просто играю в дом. Что если мы попытаемся сделать это реальным, то рано или поздно я пойму, что наши миры не совпадают.

Она молчит, пока наносит штрихи на мою спину, после чего устраивается в кресле в гостиной. Я чувствую, как она погружается в ритм работы, используя его, чтобы успокоиться, и я тоже молчу. Я не хочу больше ничего говорить, чтобы не нарушить утреннее настроение.

Когда она заканчивает, я достаю бумажник и достаю наличные, чтобы заплатить ей за сеанс и чаевые. Эмма смотрит на пачку купюр, когда я вкладываю их ей в руку, и ее рот дергается.

— Это слишком много, — наконец говорит она. — Мне даже не нужно считать, чтобы понять это.

— Просто возьми. — Резко выдыхаю я.

Челюсть Эммы напрягается, и я вижу, как она работает над эмоциями, которые явно не хочет выпускать на поверхность.

— Мне не нужно, чтобы ты меня спасал, — пробормотала она, передернув плечами. — Я могу справиться с этим сама.

— Это всего лишь чаевые, Эмма.

Она вскидывает подбородок и смотрит на меня.

— Ты всем так хорошо даешь чаевые? Каждой официантке, которая обслуживает тебя в ресторане? Каждому бариста?