Плотницкие рассказы

Дверь хлопнула так, что зазвенела в шкафу пустая посуда.

…Иван Африканович действительно пахал с Мишкой на тракторе под озимый сев на старом дрыновском отрубе.

Пахать выехали поздно, дело чего-то не клеилось, а раскиданный бабами навоз еще вчера весь пересох. Сухая серая земля туго поддавалась плугам, лемеха тупились быстро. У Ивана Африкановича болела душа при виде пыльного, поросшего молочником поля, вспаханные места были ненамного черней невспаханных.

Когда объезжали телеграфный столб, то передний плуг скользнул, и за ним весь прицеп выскочил на поверхность, потащился, царапая землю.

– Стой! Стой! – закричал Иван Африканович, но Мишка тарахтел дальше, словно бы и не слышал. – Стой, говорят! – Иван Африканович вне себя спрыгнул с прицепа, схватил комок земли и бросил в кабину. – Оглох, что ли?

Мишка нехотя остановился:

– A-а, подумаешь! Все равно ничего не вырастет.

– Это… это… это как не вырастет?

– И чего ты, Африканович… Везде тебе больше всех надо.

– Да ты погляди! Ты погляди, что мы с тобой творим-то?

– Ну и что? – Мишка скорчил шутовскую рожу. – Три к носу…

В бешенстве Иван Африканович уже замахнулся на эту шутовскую рожу, но в этот момент увидел идущего от деревни шурина. Повезло Мишке.

Митька шел по полю дергающейся походкой, и Мишка с хитрым прищуром следил за ним. Митька не поздоровался, сел на плуг.

Иван Африканович покосился:

– Ты это что? Вроде не с той ноги встал.

Митька сплюнул и презрительно долго глядел на зятя.

Ивану Африкановичу стало не по себе, он растерялся.

– Сено где? – резко обернулся шурин.

– Да где… в гумне вроде.

– А чего ж оно в гумне-то?

– Дак ведь…

– Дак, дак! – Митька вскочил на косолапые, сильные ножищи. – Лопухи чертовы! В гумне, да? Свез, да? А чего ж ты свез-то? Расстреляли бы тебя, если б не свез? Пентюхи вы все, пыль на ушах… и… – Митька горько выругался, ехидно потрепал пальцем свое же ухо, словно бы стряхивая с него пыль.

Он ушел сутулой, какой-то скорбной походкой (до этого ходил по-другому), не напился, а пришел к реке и сел под свежим, еще не осевшим стогом. Иван Африканович не видел его до завтрашнего вечера.

…Однажды раным-рано Иван Африканович зашел в огород, чтобы перед работой обрыть грядку картофеля. Он только хотел воткнуть в землю лопату, как увидел Митьку. Тот сидел на камне и глядел на еще сонную, но уже без тумана реку, в зубах у него торчала травинка. Сидел босиком и глядел на реку. Что-то не замечал Иван Африканович, чтобы Митька вставал с восходом, – всегда парень спал до обеда.

Митька услышал кашель и, ополоснув лицо, поднялся к Ивану Африкановичу:

– Ну, Африканович, хватит.

– Чего хватит?

– А маячить хватит.

– Поедешь, что ли?

– Ну! И ты тоже поедешь.

– Я-то поеду, – улыбнулся Иван Африканович. – С печи на полати.

– А я говорю, поедешь!

– Это куда я поеду?

– Со мной! – Митька решительно пнул ботинком ком земли. – На Север поедешь, я всерьез говорю. Ты сколько отхватил вчера? В получку-то? У вас ведь вчера получка была?

– Была.

– Ну и сколько тебе шарахнули?

– Восемнадцать рублей дали.

– За месяц?

– За месяц.

– Отхватил… Ну, а зимой ты и того не заработаешь. А если корову не прокормишь? У тебя этих… архаровцев-то сколько, девять?

– Оно конешно… – Иван Африканович под замялся, но вдруг обозлился: – Ты с кем думал? Я с тобой поеду? Нет, брат, мое дело дома сиди, не ерепенься. А кто меня отпустит? Ты об этом, видать, и забыл, что у меня вся документация – одна молошная книжка. Где бабам молоко записывают, сколько сдадено. Нет, Митя, друг мой… Ты это перемудрил. Некуда мне ехать, надо было раньше думать, после армии. Дело привычное.

Иван Африканович отмахнулся и взялся за лопату, а Митька отнял у него эту лопату и опять:

– Ты меня послушай. Сена у тебя пшик, с одной загороды, так? Так! Рыба да охота тоже не доход, так? Так! А в Заполярье ты полтораста рублей левой ногой заработаешь. Ну, а с документами на меня положись. В тех местах законы не писаны. Теперь за деньги все можно сделать. Вон живых баб на ночь покупают, купим и паспорт.

– Иди ты… покупщик! – огрызнулся Иван Африканович. – Привыкли все покупать, все у тебя стало продажное. А ежели мне не надо продажного? Ежели я непокупного хочу?

Иван Африканович даже сам удивился, откуда взялась какая-то злость в душе. Никогда он с Митькой не ругался. А Митька не обращал внимания на эту злость и все говорил, и получалось так, что прав он, а не Иван Африканович, и от этого Ивану Африкановичу было еще обидней.

– Непокупного он захотел! – Митька вдавил окурок в чистую влажную землю. – Ну и давай! Вот сена ты накосил непокупного. Тебе хоть за косьбу заплатили? Гы! Смех на палочке. У тебя и сейчас одни ребятишки непокупные, хрен моржовый.

– Оно верно. Все покупное стало. Дошло… Только я, Митя, никуда с тобой не поеду. Жила не та стала.

– Да почему не та? Ты же и плотник, и печник, и ведра вон гнешь.

– Гну. А на чужой стороне меня самого это… в дугу.

– A-а, ну тебя!

Митька плюнул и ушел. Но не отступился, мазурик, и вечером опять пристал как банный лист к заднице, и у Ивана Африкановича что-то надломилось, треснуло в сердце, не стал спать по ночам.