Плотина против Тихого океана

Жозеф выжимал из своего «ситроена» все, что только мог. Он был похож на убийцу, который уходит от погони. Время от времени он останавливался возле рисового поля, приносил воды в ведре, заливал ее в радиатор, мочился, сплевывал с отвращением — ко всем на свете и больше всего к ним, снова оказавшимся с ним рядом, а потом опять садился в машину, даже не взглянув на них.

— Я всегда любила определенность. Благодаря этому я всегда и выпутывалась. Как хорошо, что мы возвращаемся к себе. Главное, теперь повыгоднее заложить нашу недвижимость. Я не имею в виду рисовые поля, а только те пять гектаров, что наверху. Что же касается дома — увы! — он давно заложен.

Она говорила для одного Жозефа. Однако впервые в жизни она ни разу ни в чем его не упрекнула. Ни разу не помянула даже намеком ту неделю, которую провела в гостинице, ожидая его. Послушать ее, так у нее все шло как по маслу.

— Когда оплачиваешь вот так сразу все просроченные проценты за два года, это производит прекрасное впечатление. Теперь мне бы только заложить землю повыгодней, и я выпутаюсь. Я считаю, что они просто обязаны отдать мне в бессрочное пользование те пять гектаров, я имею на них право, ведь все эти годы я получала с них урожай. Не заложишь же землю, которая тебе не принадлежит, это и дураку понятно.

Она говорила небрежно, беззаботным, почти веселым тоном. И всячески намекала, что обделала весьма выгодное дельце.

— Они же узнают в земельном ведомстве, что я заплатила все проценты! Я, конечно, понимаю, что им вряд ли захочется отдавать мне верхние земли и дробить участок, но нравится им или нет, а это мое право. Как ты считаешь, Жозеф?

— Оставь его в покое, — не выдержала Сюзанна где-то уже на трехсотом километре. — Твое это право или нет, только ты все равно ни черта не получишь, опять тебе кажется, что ты на все имеешь право, а на самом деле ты его не имеешь ни на что.

Мать замахнулась было на нее, но тут же опомнилась. Она уже поняла, что это бесполезно.

— Лучше бы ты помолчала, — вновь завелась она, — ты ничего не понимаешь. Если это мое право, то я своего добьюсь. Все дело в том, что очень многие хитрят с закладными. Большая часть равнины заложена. Но люди ведут себя несерьезно: они сначала закладывают земли в банке, а потом у частного лица. Тогда банк имеет право на продажу. Этим все и кончится с Агости…

Так целый день она разговаривала сама с собой, ни Жозеф, ни Сюзанна разговор не поддерживали. И только когда они остановились в последнем поселке, откуда начиналась дорога на равнину, Жозеф сказал первые слова. Но сначала он вышел из автомобиля, проверил мотор, пошел в поселок, к колодцу, и запасся пятью бидонами воды. Потом замерил уровень бензина, залил его в бак, проверил масло и долил его тоже. Он знал, что заправиться нужно обязательно, потому что последние двести километров им предстояло ехать по лесу и на их пути больше не будет ни одного селения. Закончив возиться с машиной, он сел на подножку и медленно, с силой провел рукой по волосам, как будто только что проснулся. И вдруг совершенно успокоился, казалось, он уже не спешит ехать дальше. Сюзанна с матерью смотрели на него, но он их просто не видел. Он как бы вдруг отгородился от них глухой стеной одиночества. И все же одиноким он себя, наверно, не чувствовал. Той, другой, и не нужно было быть здесь, рядом с ним, они и так были вместе. Сюзанне с матерью оставалась лишь роль пассивных и несколько нескромных свидетелей их счастья. Мысли его витали очень далеко, но были живыми и яркими, как образы сновидения: вокруг него, сидящего на подножке своей машины, словно проходила граница сна. «Наверно, только если я сдохну, он соблаговолит взглянуть на меня». Он вел машину с самого утра. А было уже шесть часов вечера. Под глазами у него залегли круги белой пыли; он казался чуть ли не загримированным и потому еще более далеким от них. Должно быть, он изнемогал от усталости, но вместе с тем был спокоен, тверд, уверен в себе. Всего только один раз он провел рукой по волосам, потер глаза и зевнул, потягиваясь, точно просыпаясь.

— Хочу есть, — сказал он.

Мать поспешно раскрыла пакет, приготовленный Кармен, и достала три бутерброда. Два из них она протянула Жозефу и один Сюзанне. Жозеф съел один бутерброд, сел в «ситроен» и уже за рулем проглотил второй. Пока дети ели, мать вдруг совсем обессилела и задремала. До сих пор она, наверно, все думала, что их нужно накормить, и потому держалась. Когда час спустя она проснулась, было совсем темно. И вдруг она заговорила здраво, как прежде:

— Наверное, я не должна была платить долги, — и добавила совсем тихо, как бы для себя одной: — Они обобрали меня до ниточки.

Как раз об этом и предупреждала ее Кармен, но она ее не послушалась.

— Честность моя никому не нужна. Кармен была права. Все, что я им заплатила, для них это капля в море, а может, и того меньше, а вот для меня, для меня… Я-то надеялась, что после этого они предоставят мне кредит по крайней мере в пятьдесят тысяч франков…

Видя, что ей никто не отвечает, она вдруг расплакалась.