Плотина

При последней встрече с врачом — молодой, но очень уверенной женщиной — Николай Васильевич ни словом не обмолвился насчет выписки на работу. Раньше он при ее посещении обязательно говорил что-нибудь такое: «Не пора ли долечиваться симулянту на плотине?» А теперь, когда и самочувствие и последняя электрокардиограмма были вполне приличными, он вдруг перестал проявлять нетерпение. Докторша сама готова была в этот раз выписать его, а он молчал, не напоминал и не просил. И тогда забеспокоилась она сама:

— Вам не стало хуже?

— Нет, — коротко ответил Николай Васильевич.

— Но что-то вас все-таки тревожит?

— Живого всегда что-то тревожит.

— Ну-с ладненько, ладненько…

Она еще раз послушала, постукала, повертела его и вынесла решение:

— Давайте посидим дома еще денька три — для надежности. На улицу выходить можно.

— А как насчет рыбалки? — неожиданно для себя спросил Николай Васильевич.

Докторша смотрела на него с недоумением и непониманием.

— С берега, — уточнил он.

— Ладно, с берега порыбачьте. Только не утомляться, не нервничать.

— Это меня не утомит. Там одни только положительные эмоции, — ввернул он медицинское словечко.

Дождавшись предвечернего часа, он наладил удочку и отправился на Реку. Прошел почти до пристани и обнаружил там отличный пенек прямо над обрывистым берегом и расположился, можно сказать, с удобствами.

Здесь и провел он оставшиеся два больничных дня, прокручивая свои новые, открывшиеся во время болезни мысли.

Нового в них было не так уж много, но кое-что было. Во-первых, приходилось согласиться, что здоровье у него отнюдь не богатырское и, стало быть, надо не торопиться к инфаркту, как сказала мудрая молодая докторша. С другой стороны, чем меньше остается у тебя в запасе времени, тем больше надо торопиться, если хочешь побольше сделать. Всякий настоящий человек думает, конечно, о том, чтобы побольше сделать, побольше оставить после себя. Однако на это способен только здоровый, сильный, в меру спокойный человек.

Наконец оставалась и давно известная проблема: сын!

В этой проблеме тоже ничего не появилось нового. Сын опять оказался на высоте. Он подробно докладывал обо всем, что делается на участке, и можно было только радоваться, слушая его. Хотя с участка ушла лучшая, надежнейшая бригада Ливенкова и не было в строю самого начальника, план месяца выполнялся. «Молодец!» — только это и оставалось повторять изо дня в день Николаю Васильевичу. Да еще записывать в свою заветную книжицу данные по забетонированным новым блокам. И потихоньку гордиться сыном-работником, справедливо видя в его умелости и свою долю. Сам же воспитал и взрастил его!

Правда, временами и глубоко втайне Николай Васильевич ждал, что когда-то сын придет и пожалуется на трудности, попросит совета или помощи или хотя бы скажет, какое это нелегкое дело — руководить участком. Пусть бы даже слукавил, но пожаловался. Но сын только докладывал нарастающие итоги, положительные цифры, приятные новости. Он не умел лукавить. И создавалось впечатление, что ему там совсем неплохо без старого «шефа», а может, даже и лучше без старого-то. И тогда у Николая Васильевича стали нарастать неуправляемые обида и ревность. Что же, старший Густов уже не нужен на участке? Уж не хочет ли сын исподтишка доказать ему и другим именно это?

Николай Васильевич, может быть, впервые в жизни подумал о сыне с неприязнью: «Надо мне было, старому дураку, выманить его из штаба, надо было научить летать, чтобы ему захотелось получить все небо!» И сделал вывод: «Нет, сыновья должны идти где-то поодаль, параллельным курсом, не пересекая дороги отцам!»

Это была подлая минутка, и Николай Васильевич не мог тогда погордиться собой. Он словно бы споткнулся о нее, как спотыкаются о камень на дороге, и невольно остановился, затоптался на месте — от боли и обиды. И еще оттого и для того остановился, чтобы поосновательнее разобраться в самом себе, чтобы уже не оставалось никаких неясностей и неопределенностей.

Три дня он думал только об этом.

На четвертый тишком, не предупредив Юру, вышел на работу. Сойдя с автобуса, заметил, что плотина вроде бы подросла и по всей ширине, и на его участке, и подумал, что слишком долго провалялся, если на глаз можно увидеть эти изменения. Прошел прямо в прорабскую, в свой привычный обжитой домик, по которому, оказывается, изрядно соскучился. Домик перевезли еще до болезни из верхнего котлована вниз, к управленческой столовке «Под скалой». Тут же выстроились в рядок вдоль Реки бригадные домики, все одного, зеленого, цвета, изрядно подзапылившиеся. Николай Васильевич прошелся вдоль небольшого их строя, посмотрел на доски показателей. На доске третьей бригады увидел фамилию нового звеньевого — «Лысой П. Т.». Значит, все-таки не послушался Юра, поставил звеньевым этого безвольного медведя. Ну-ну…

В домике была только Люба-нормировщица, которая обрадовалась его приходу и затараторила:

— С выздоровлением вас, Николай Васильевич! Мы все уже соскучились без вас, ребята из бригад заходили, спрашивали…

— А новое начальство не пришлось вам? — не удержался Николай Васильевич.