Плотина

У Юры и ночью продолжался этот быстрый, иногда отрывистый и вместе с тем какой-то тягучий разговор, и там, во сне, было еще не ясно, чем все закончится. Щекотухин с Гошевьм то уходили, то возвращались, передвигаясь замедленно и неуверенно, будто хмельные; дверца рейсового автобуса несколько раз открывалась и закрывалась перед ними, потом, когда уже двинулись в путь, домой, начались чудеса с самим автобусом и Юриным мотоциклом: колеса у них крутились с положенной скоростью, а никакого движения не получалось. Одна только лента дороги бежала навстречу, наподобие тренировочной дорожки космонавтов, а все, что на обочинах, — оставалось на месте. Юра прибавил газу — никакого эффекта. Тогда он оглянулся. И увидел хохочущего Ухватова. Он стоял за какой-то широкой машиной, и она наматывала на свои мощные валы серую ленту дороги. Можно было сколько угодно прибавлять газу — и ни на шаг не сдвинуться с места.

Проснувшись, Юра вспомнил все вчерашнее и сонно улыбнулся. Как-никак, дело закончилось благополучно: ребята вернулись, Ухватов улетел… И все же какое-то продолжение, какая-то незавершенность действительно оставались, если Ухватов и впрямь вернется из своего отпуска.

Проснувшись, Юра вспомнил и то, что сегодня не обязательно спешить, — была суббота. Валяться в постели он не привык, но в выходные дни позволял себе вставать и разминаться неторопливо, не ощущая над собой власти коротких утренних минут. Включил негромко магнитофон — и зазвучал любимый Сибелиус.

Потом, был семейный завтрак, тоже неторопливый, за которым Юре пришлось еще раз кое-что повторить из вчерашней своей эпопеи.

Особенно переживала за него Надя, которая немного знала Ухватова. Она то и дело перебивала и переспрашивала Юру: «А ты? А он?» Николай Васильевич грозился всерьез поговорить с этими двумя «дуроломами». Но Юра попросил пока что не трогать их, яснее говоря — не вмешиваться. Николай Васильевич сердито насупился. «Я им слово дал, шеф! — объяснил Юра. — Мы договорились, что никто никуда не дергался и вообще ничего не было». — «Дипломаты-самоучки!» — обругал всех заодно Николай Васильевич.

В конце завтрака мать позвала Юру на Огороды — надо было там прополоть и полить грядки и посадить еще немного картофеля. У Юры уже складывались какие-то свои планы, ему не хотелось ехать на Огороды и заниматься там, в сущности, женской работой, и он просительно посмотрел на Надю.

— Юрочка, я бы с удовольствием! — поняла его сестра. — Но у нас снова запарка с рабочими чертежами и у нас ввели, по примеру Ленинграда, рабочую субботу.

— Никакая суббота вам, сачкам, не поможет, — сказал Юра.

— Да ты что! — обиделась Надя. — Ты не представляешь, сколько всяких переделок, новых решений…

Юра представлял, но не стал дальше слушать; как всякий производственник, он относился к проектировщикам несколько свысока, считая их проблемы не столь серьезными. И потом — зачем спорить, если все равно ехать. Надо было соответственно одеться и не особенно мешкать.

День выдался солнечный, дорога была недальняя, и автобус бежал легко, без задержек — не так, как во сне. Через полчаса были на месте.

К нынешнему времени Огороды представляли собой уже довольно большую деревню, состоящую из маленьких домиков, времянок, сараюшек и небольших освоенных участков. От дороги ее отделяла каменная гряда, густо заросшая кустарником и лесом, и тут стояла первобытная тишина. Где-то пропел петух, и его голос прозвучал словно бы из глубины веков.

Деревня продолжала разрастаться и строиться. В разных местах можно было увидеть свежий сруб с белыми ребрами голых стропил, а то еще только начатый, обозначенный лишь первыми венцами. Густовы вообще до сих пор не решили, строить им здесь дачку или не строить и если строить, то с каким прицелом — на всю семью или на одних стариков: молодые ведь, построив ГЭС, все равно уедут отсюда! Их сосед по участку Варламов тоже обходился пока что жалкой времянкой. Сам он, в общем-то, и не появлялся здесь — ему вполне хватало той стройки, которую он вел, напряженно и нервно, в котловане, под залпы взрывников.

Но здесь, на участочке, оказалась младшая сестра Варламова — Наташа, та самая девушка, с которой Юра впервые встретился в памятный снегопад на День Победы. Они тогда обменялись не самыми деликатными словами, и Юре до сих пор помнилось: «Свои нахалы не лучше чужих». Он и не спорил. Он даже зауважал ее за эти слова. Но когда видел после этого Наташу в автобусе или в котловане, заговаривать с нею не пытался или даже не решался: что-то его останавливало. Только и узнал пока, что она — сестра Варламова.