Плотин, или простота взгляда

«Рогациан был сенатором. Он настолько отрешился от земной жизни, что отказался от всего своего имущества, отпустил слуг и отказался от своего титула. Ликторы ждали его у дверей, чтобы проводить в трибунал, он не пошел туда и не захотел более исполнять свою должность. Он не стал даже жить в своем доме. Но он ходил к друзьям или родственникам, ел у них и ночевал. Он принимал пищу только через день. Это отречение от всего, это освобождение от жизненных забот вернуло ему здоровье, тогда как раньше он так страдал от подагры, что его носили на носилках, и хотя раньше он не мог даже разжать руку, теперь он приобрел способность владеть руками лучше, чем любой ремесленник, выполняющий ручную работу. Плотин любил его, он ставил его выше всех и приводил в пример философам»

(Жизнь Пл. 7, 31)

В конечном счете, трудно утверждать, что Плотин относился к болезненным состояниям с нездоровым одобрением. Перечитаем текст, на который ссылается Э. Брейе, весь целиком:

«Человек земного мира может быть красив, велик, богат, может быть властителем людей, ибо принадлежит этому миру. Не завидуйте подобным преимуществам – они обманчивы. Возможно, от рождения мудрец не будет иметь таких преимуществ. Но даже приобретя их, он сведет их к малому, если заботится о себе. Пренебрегая телом, он уменьшит и исчерпает избыток жизненной силы в нем. Он оставит свои общественные занятия. Хотя и заботясь о своем здоровье, он не будет совсем избегать болезни, он не захочет оставаться без опыта страдания; если он никогда его не испытывал, он пожелает испытать его, пока молод. Но, дожив до старости, он уже не захочет, чтобы его покой нарушался удовольствиями или страданиями – любым из тех приятых либо тягостных состояний, какие мы испытываем на земле, – чтобы не быть вынужденным обращать внимание на свое тело. Испытывая страдания, он противопоставит им приобретенное умение борьбы с ними. Удовольствия, здоровье, отсутствие горя ничего не добавляют к его счастью, противоположные состояния ничего у него не отнимают и не принижают его. Если эти первые ничего не дают, что могут у него отнять другие?»

(I 4, 14, 14)

Очевидно, Плотин не ищет болезни, страдания, уродства ради них самих. Он восстает не против тела, а против избытка телесной жизненной силы, рискующей поколебать душу в ее порыве ввысь, к созерцанию Блага. Надо привыкнуть не обращать внимания на телесные ощущения, стать безразличным к удовольствию и боли, чтобы не отвлекаться от созерцания. Значит, надо приучить себя «желать» страдания и боли в молодости, чтобы не быть застигнутым врасплох, когда они придут собственным образом в старости.

Это известное духовное упражнение стоиков – «предвосхищение». Надо заранее желать неприятных событий, чтобы лучше их перенести, если неожиданно столкнешься с ними. Свобода – это борьба с тем, что могло бы ее ограничить.

В плотиновском аскетизме можно найти и другие примеры духовных упражнений, принятых у стоиков. Если, например, Порфирий говорит о Плотине, что «его внимание к себе никогда не ослабевало» (8, 20), что «его внутреннее напряжение никогда не спадало, только во время сна» (9, 17), то, употребляя эти слова (внимание – prosodie, напряжение – tasis), он просто прибегает к терминам, принятым для обозначения бдительности – основной заповеди мудреца–стоика.

Следовательно, постоянная напряженность Плотина подобна той, какая характерна для Марка Аврелия и Эпиктета. Но в то время как постоянное внимание стоика направлено на события повседневной жизни, в которых он все время пытается различить Божью волю, внимание Плотина обращается к Духу Божьему. Оно неустанно стремится к созерцанию Блага. Может показаться, что его внимание уходит от реальности, бежит от нее и замыкается в абстракции, то есть требует больше сосредоточенности и большего усилия, чем концепция стоиков.

Но это не совсем так. В мудрости у Плотина сквозит какая-то мягкость, улыбка, доброжелательность, чувство реальности и деликатность, составляющие контраст с жесткостью и суровостью Эпиктета или Марка Аврелия. Чтобы понять истоки этой доброты, надо сперва узнать все ее стороны.

* * *

Простота, широта ума, доброжелательность, тонкое сочувствие – вот секрет плотиновской педагогики.

«На его занятия разрешалось приходить всем желающим»

(Жизнь Пл. 1, 13)

Возможно, достаточно было просто отодвинуть занавес, – в те времена часто только занавес отделял класс от улицы. Пришедший мог задавать учителю вопросы по своему усмотрению:

«Он просил слушателей, чтобы они сами задавали вопросы. Поэтому его лекции были довольно беспорядочны и ученики занимались болтовней»

(Жизнь Пл. 3, 35)

Это не всем нравилось. Любители новых идей и красивых речей были разочарованы: