Плоть и кровь

Ладонь Тодда ползла по ее бедру. Сьюзен надеялась, что бедро ее прекрасно, что оно белеет под раскачивающимися ветвями, как алебастр. Надеялась, что она, в ее юбке и трусиках, в грубом, согревавшем ее голые груди кардигане Тодда и в свисавшей с шеи цепочке с холодным перстнем его выпускного класса, достойна преклонения. Пальцы Тодда скользнули под резинку ее трусиков. Сьюзен занервничала, немного переменила позу. Эти пальцы порождали в ее животе ощущение тошноты, странной тревоги. Пальцы продвигались вперед, потирая темные волосы ее лобка (почему они так густы?), затем один окунулся в нее, быстро, почти украдчиво. Вставился внутрь, отдернулся, вставился снова. Сьюзен боролась с нараставшей в ней паникой. Как он упорен. Палец копался в ней, отыскивая что-то, некое загадочное совершенство, которого, опасалась она, ей как раз и недостает. Интересно, рассказывает Тодд о ней своим друзьям? Сжимавшая его член ладонь Сьюзен задвигалась быстрее, она знала: если заставить Тодда кончить, он успокоится, снова станет сдержанным, послушным стадному инстинкту юношей. И чтобы отогнать свои страхи, Сьюзен сосредоточилась на его члене, на увитом венами черенке и лиловатой, странно непорочной головке. Других членов она ни разу не видела, и даже если ей случалось виновато рисовать в воображении еще каких-то мальчиков, она представляла себе их плечи, грудные мышцы, зады, но в промежности никогда не заглядывала. Там, где свисали их детородные органы, воображение Сьюзен рисовало белую, ярко освещенную заплатку, мальчики получались у нее сильными, волнующими, но лишенными пола, как слово «лошадь». В ее географии тела присутствовал только один член — Тодда. И Сьюзен гадала, сознает ли он всю глубину и широту ее верности. И гадала также, не такое ли прилежание, не такую ли дотошную, клиническую любознательность, как у нее, и подразумевают люди, когда говорят о любви.

— Оуу. — Тодд испустил влажный, горловой звук, и Сьюзен поняла — конец уже близко. Палец его толокся в ней все усерднее. Сьюзен могла бы закричать, потребовать, чтобы он перестал, но вместо этого смещала свободную кожицу члена вверх и вниз, вверх и вниз, вкладывая в это движение всю свою волю, пока наконец Тодд не выстрелил вверх, придушенно застонав, первой призрачно засветившейся струйкой, опавшей кружочками брызг на его гладкий, плоский живот.

— Ммм, — произнесла она и: — Чшш.

Кружочки попахивали белильной известью. То была вздыбленная капитуляция, пугающая и печальная. Сьюзен стискивала дергавшийся член в ладони, пока он не обмяк, пока палец Тодда не угомонился и не выбрался наружу, так что теперь она могла полежать рядом с Тоддом, успокаивая его, ощущая жар его тела.

Они не разговаривали. Не будь ночь так холодна, они, пожалуй, заснули бы. Голова Сьюзен лежала на груди Тодда, поднимаясь и опускаясь в такт его ровному, животному дыханию. Ей нравились эти минуты, в которые она могла полежать с ним, просто полежать, ощущая себя такой же, как он, владелицей его огромного тела. Нравилась мысль о том, что ее тело может целиком поместиться внутри его. Она могла бы носить на себе Тодда, как доспехи. От травы тянуло сырым, бесстрастным запахом, Сьюзен вглядывалась в живот Тодда, покрытый крошечными лужицами семени, молочно светившимися в переменчивой темноте. В самый первый раз его извержение показалось ей омерзительным, однако со временем отвращение сменилось любопытством. Этот вязкий сок источало внутреннее, сокровенное существо Тодда. Тодда, президента старшеклассников, мать которого гладила даже его нательные майки. Выплески семени так не вязались с ним, что Сьюзен поневоле чувствовала себя тронутой. В них присутствовал оттенок утраты, и ей нравилось утешать после них Тодда. Она вглядывалась в эти лужицы, зная, что уже через секунду они станут полупрозрачными, разжижатся и стекут по его ребрам. Пока же беловатые густые кружочки эти мирно покоились под октябрьским небом.

Сьюзен тронула одну из капелек пальцем, и та, совершенная в ее округлости, дрогнула на животе Тодда, прямо у границы его спутанных лобковых волос. Сьюзен сказала себе, что прикасается к свету звезд и к печали Тодда, к потаенному голоду, открытому только ей. Она подняла увлажненный палец в холодный воздух, вгляделась в его тусклое поблескивание, а затем приложила к языку.

— Что ты? — спросил Тодд.

— Пробую тебя на вкус, — ответила она. Вкус походил на запах — что-то грибное, жидкий крахмал, однако присутствовал в нем и иной оттенок, волглый, человеческий.

Она услышала, как прервалось его дыхание.

— Господи, Суз, — выдавил он.

— Исключительно в научных целях, — пояснила она. — Хочется же знать все.

Но и сама услышала, что голос ее стал как-то тоньше. Она допустила просчет. Люди, по-настоящему любящие, так себя не ведут. Распущенность, нелепость.

— И, ммм, как он тебе? — спросил Тодд.

— Ну, мороженое им не заменишь.

— Наверное, нет, — сказал он.

Оба рассмеялись, испытывая, впрочем, неловкость. Сьюзен стянула кардиган на груди.

— Замерзаю, — сказала она.

— Знаю. Я тоже.

— Наверное, пора двигаться.

— Да. Наверное, пора.