Плоть и кровь

Она достала из коробочки «Клинекс», но не вытерла глаза, не высморкалась. Просто разорвала салфетку. И осталась сидеть с ее половинками в руках.

— Я не знаю, как до тебя достучаться, — сказала она. — Но готова для этого на очень многое. Ты хоть намекни мне, ладно?

Он не мог ничего ей ответить. Оба они знали, чего хотели, но, когда с прежним было покончено, оба оказались в ловушке. Ей было не место на этой софе. А ему не было места нигде.

— Джамаль? — произнесла она. Глаза ее были больными, пластмассовыми. Влажными и не влажными. Он попытался сказать ей, что достучаться до него невозможно, но объяснить это смог только одним способом — уйдя в свою комнату. Он чувствовал, как мать дышит в гостиной. Лежал в кровати, в темноте. И думал о себе, лежа в темноте, думая о себе. Не думая о ней.

Назавтра он, вернувшись домой, обнаружил там своих дядю и тетю. Тетя привезла с собой Бена. Все они сидели с матерью в гостиной и пили воду — с таким видом, будто вкуснее ничего никогда не пробовали. Уж не его ли они поджидали?

— Привет, Джамаль, — сказал дядя Вилл. Дядя Вилл исполнял обычную его роль: скептическая полуулыбка, сдержанный кивок, совершенно серьезная, нервная, сопровождаемая потрескиванием разминаемых пальцев демонстрация внимания.

— Привет, — ответил Джамаль.

Тетя Сьюзен поцеловала его. Она всегда была права. И перемещалась в пространстве лишь по прямым линиям.

Бен пожал ему руку. Он был из тех мальчиков, что пожимают руки. Бена окружал ореол стыда, маленькие незримые лучики стыда. И ореол старательной вежливости.

Джамаль догадался: он удивил их, вернувшись домой вовремя. Они приехали, чтобы помочь в его отсутствие матери. А что им делать в его присутствии, не знали.

— Ты подрос, — сказала тетя Сьюзен.

Вот и нет. За последний год он и на полдюйма не подрос.

Зато Бен вырос почти на фут. Что-то незримое, испуганное сквозило в его мускулатуре и манерах, в чистой, широкой синеве его рубашки-поло. При всей массивности Бена в нем ощущалось нечто изголодавшееся.

— Как твои дела? — спросил дядя Вилл.

— Хорошо, — ответил Джамаль. И тут же прибавил: — Бен, ты не хочешь сходить в видеосалон?

Бен взглянул на свою мать. Тетя Сьюзен взглянула на мать Джамаля, а та взглянула на дядю Вилла.

— Ты же только что пришел, — сказала мать Джамаля.

— Я знаю.

— Ладно, — сказал Бен. Голос его, начинаясь в большой синей выпуклости груди, исходил затем изо рта.

— Полчаса, — сказала тетя Сьюзен. — Не больше.

А дядя Вилл сказал:

— Я был бы рад провести с тобой немного времени, Джамаль. Мы ведь почти не видимся.

— Угу.

Что он ненавидел в заботах других людей о нем, так это то, насколько видимым они его делали. А он хотел оставаться невидимым — и наблюдать.

— Ты на Вторую авеню собираешься? — спросила его мать.

— Мы вернемся через полчаса, — ответил он.

— Ладно. Пока.

Он вышел в дверь, Бен за ним. Джамаль быстро оглянулся на мать, тетю и дядю. И подумал об океане, о холодном зеленом нигде. И о своем большом двоюродном брате, нервном и незнакомом, как лошадь.

На улице он спросил у Бена:

— Тебе и вправду интересны видеоигры?

Бен дал вопросу повисеть в воздухе, потом упасть и взглянул на землю, туда, где он остался лежать.

— Наверное, — ответил Бен. — А тебе нет?

Бен думал, что ответы бывают правильные и неправильные. И хотел получить правильный.

— Можно и поиграть, — ответил Джамаль. — Мне-то все равно, я просто хотел убраться оттуда.

— А, — произнес Бен.

Они пошли по авеню Б на север, к парку. День был холодный, солнечный, отовсюду неслись звуки радио. Навстречу им шла женщина с надетой на голову коробкой, крича что-то о заговоре голландцев и евреев. Одета она была в пончо с изображением родео — бледные ковбои, арканящие бледно-синих быков.

— Похоже, она чокнутая, — сказал Бен.

— Похоже.

— А с тем чокнутым ты еще водишься?

— С каким?

— Ну, с тем, который женские платья носит.

— А, с Кассандрой. Она не чокнутая.

— У меня от него мурашки по коже бегут, — сказал Бен.

— О Кассандре следует говорить «она».

— Почему?

— Из вежливости, — ответил Джамаль.

Бен кивнул. Он верил в правила какого угодно рода.

Они шли по парку мимо палаток бездомных. На скамейке сидел рядом с собранными им кусками грязного поролона старик, сидел и облизывал обрывок фольги, ослепительно, точно драгоценность, сверкавший под солнцем. В бороде старика подрагивали прожилки спагетти.

— Кошмар, — сказал Бен.

— Чшш, — отозвался Джамаль. — Он может услышать тебя.

Какое-то расстояние они прошли молча. Джамаль ощущал себя человеком, ведущим по улицам своего квартала лошадь. Белую лошадь, прекрасную, но пугливую и отчаянно стремящуюся всем угодить.

— Давай не пойдем в видеосалон, — предложил он.

— Ладно.

— Просто спрячемся ненадолго.

— Что?

— Пошли.

Джамаль привел Бена к заброшенному дому на Одиннадцатой стрит, такому же безумному, как та женщина с коробкой на голове, такому же распадающемуся и пустому. Крыша его провалилась, на верхнем этаже выросло деревце, отчего дом казался коронованным ветвями. Доски, которыми были когда-то забиты окна, отвалились, зато в некоторых из них еще уцелели треугольники стекла.