Плоский мир

Гордеев снова расхохотался, а потом тотчас же стал совершенно серьезным, — со стороны выглядело это так, как будто он заранее до доли секунды просчитал длительность своего смеха.

Глава 4

Гордеев опять работал всю ночь; плоский профиль его фигуры иногда закрывал собой добрую половину холста — длинная непроницаемая тень под правильным кругом лампочки, только четыре края портрета виднелись из-под тени — художник созерцал уже написанное, затем сходил с картины, брал кисть и, вытянув руку, принимался подправлять какую-нибудь деталь. Но все же, сколько бы он ни старался, каждый раз ему казалось, что он не выразил всего до конца, и когда это ощущение набирало особенную остроту, он приходил в невероятное возбуждение и начинал ходить влево и вправо или же вверх и вниз по квадрату комнаты; между тем, воздух за окном бледнел — приближался рассвет; художник, закрыв своею тенью окно, увидел небольшой, терявший черноту участок неба, и почувствовал сильную усталость, вдруг разом накатившую… «Пойду спать!». Он спустился в левый нижний угол комнаты — постель, находившаяся там, была хорошо различима.

Тонкая изломанная простыня белой кардиограммой защекотала ему локоть; приятное ласкающее ощущение волнами прибывало к плечу, а затем вниз, к спине, оно атаковало и как будто старалось усыпить.

Стук в оконную раму. Такой осторожный и глухой.

«Кто бы это мог быть?», — промелькнуло в затуманенном мозгу художника; он сошел с постели, чтобы найти на окно, — кардиограмма простыни зашелестела, задвигалась, — однако все же немного промедлил — из-за окна показался конверт, свалившийся затем в плоскость пола, и тут же Гордеев услышал быстрые удаляющиеся шаги.

Гордеев подошел к конверту и присел так, чтобы можно было нащупать его рукой. В конверте оказалась записка от некоего профессора Староверцева, университетского преподавателя, который приглашал его на обед в кафе.

«Зачем это?.. — он еще раз поводил головой по записке и остановился в раздумье, — ага, он пишет, что это очень важно и касается Великовского… но кто принес письмо?.. И зачем он залез на второй этаж? Ничего не понимаю, какие-то тайны…»

В полуденный час Гордеев вошел в небольшой ресторанчик, расположенный на другом конце города. Один из посетителей кафе — мужчина, вид которого был бы ничем непримечателен, если бы не неправильный треугольник носа и уж слишком потертый серый пиджак, поднялся из-за стола и закрыл собою Гордеева, а потом представился:

— Меня зовут Михаил Григорьевич Староверцев. А вы, как я понимаю, Гордеев?

— Да.

— Садитесь, мне необходимо с вами поговорить, это очень важно. Мне известно, что вы занимаетесь портретом Великовского и ищете преподавателя, который мог бы вам рассказать об этом человеке.

— Я уже нашел многих, и мне рассказали, — солгал Гордеев, вспоминая блуждания по собственному воображению.

— Я понимаю, но все же у меня есть для вас очень важные сведения.

— В таком случае, конечно, я готов выслушать.

Они сели за линию столика. Староверцев сказал:

— Я знаю, что вы уже успели поговорить с некоторыми людьми, и даже посетили министерство. Скажите, не заметили вы там чего-нибудь странного?

Гордеев помолчал некоторое время, думая, что на это ответить, и, наконец, кивнул головой:

— Да, заметил. Все служащие говорят о моем дяде очень хорошо, между тем кое-кто из них как будто старается уйти из-под его опеки. Я поговорил с Застольным — это заместитель моего дяди на его новом посту — он постарался убедить меня, что здесь нет ничего, кроме случайности, и сам он никуда уходить не собирается, и все же я думаю, от меня пытаются что-то скрыть. Когда я только пришел, сразу понял, к моему появлению готовились, и что бы там ни говорили, сколько бы ни обманывали, когда я поинтересовался у Застольного о Фрилянде и Левине, тех чиновниках, которые уже перешли в другой отдел — я приметил два пустых кабинета с разбросанными вещами, и поскольку, когда я вошел, Застольный прибирался в одном из них, потом, уже во время разговора мне пришло в голову, что он старался скрыть от меня этот беспорядок — чиновник сразу же переменил тему разговора.

— Сейчас вы получите ответы на многие вопросы. Сначала о новой образовательной программе Великовского. Я имею огромный стаж работы как в школе — я начинал простым учителем математики, — так и в университете, и всегда являлся сторонником традиционной формы обучения. Метод Великовского губит все, но не только из-за этого я выступаю его противником — если бы он был верен, я с радостью принял бы его на вооружение, однако обстоятельства показывают, что этот метод является причиной неслыханных изменений в человеке.

— Каких изменений? — осведомился Гордеев, — и если все так серьезно, почему его не отменят?