Читаем Площадь Разгуляй полностью

Дядька Николая Николаевича — Александр Владимирович — и генерал Дмитрий Скобелев женаты были на родных сестрах Полтавцевых, соответственно, на Екатерине и Ольге. Сын Ольги и Дмитрия Скобелевых — генерал Михаил Дмитриевич — герой–освободитель Болгарии, завоеватель Средней Азии. Сама же Ольга Николаевна — болгарская героиня, которую там чтут святою, а у нас в России забыли… Стоит ли дальше продолжать? Да! Добрых три десятка Адлербергов легло за Россию в Первой мировой войне…

— В нашем случае важно вот что: для рожденного в Баварии сына ближайшей родственницы императора Германии Вильгельма II, — вы правы, Иван, — для этого старого человека исключений из законов военного времени сделано не было. Точнее, тоже не было сделано, как и в трех предыдущих случаях.

Так на какой вселенский разбой были отправлены — через Германию в Россию — те, для которых закон сделал исключение?..

…Ночью, повернувшись ко мне, Владимир Иосифович, очень сдержанный днем, рассказывал:

— В 1927 году мне пришлось недолго «гостить» с общевойсковой проверкой в штабе Особой дивизии ВЧК-ОГПУ. Народ там оказался молодым. Грамотным. Вопреки моим предубеждениям к пролетариям, неожиданно для меня разносторонне начитанным. И был среди них забавнейший малый — Скоблинский. Маленький, живой. Еврейчик, по–видимому. С математически–философским складом острейшего ума. Начиненный юмором. Безусловно — энциклопедист! Ошалев от работы, ночами мы собирались в столовой на чай. И трепались, спорили до хрипа и крика. Молоды были, дураки. Все — в эйфории еще Гражданской войны. С синим морем по колено. Тогда в армии, даже в штабе такого формирования можно еще было разговаривать. Речь зашла о том, о чем здесь сегодня снова говорили: о связях между нами и немцами — в правительстве, в штабах…

Разговор–то этот возник почему? Потому, что огласку получил интерес Рябого к делам в Веймарской республике. А точнее — к нацистам. Главное — к шашням его с их руководителями…

— Влез в этот треп и я, правда, с сомнениями… Потом разговор замялся сам собой. А утром меня вежливенько препроводи–ли к комиссару дивизии — к… Скоблинскому, оказалось. Но это уже был «не тот» Скоблинский! «Этот» с порога предупредил:

«Парень, не лезь в яму с говном — утонешь! Ты должен был знать таких: Зайончковского Павлика, Игоря Данилина, Семена Глинских. Знал? Знал. Поэтому я — только о них. Ты не догадываешься, почему именно они исчезли? В 1925 году? Не догадываешься. Они, Володя, заинтересовались… интересом к немцам… Будь здоров, Володя!».

— С тем меня отпустил. Я потом лет пять пули ждал… И теперь, после откровений Клингера, понял: «мой» Скоблинский и Скоблинский Клингера — одно лицо. И снова, как тогда, страшно…

Признаться, мне вся никулинская «страшнота» из–за какого–то Скоблинского до лампочки была. Ну, не понимал я ее — причину страха. Но когда в октябре 1968 года сам вдруг налетел невероятным образом на живого Скоблинского, мне от одного взгляда его небо в овчинку показалось. Тогда только до меня дошло, почему боялся его командарм Никулин.

<p><strong>Глава 147.</strong></p>

…А семнадцатью годами прежде, майской ночью 1951 года, меня разбудил друг — санитар доктора Паникова, земляка моего, о. Афанасий (Братск. Больничка МОСТОКОЛОННЫ. ОЗЕРЛаг.).

— Случилось что–нибудь?

— Случилось: хороший человек помирает, Копыльников, Валентин Михайлович. Говорит, что знаком с вами — у вас на Мостовой мотористом трудился. Рак у него. Печень. С год назад Павел Алексеевич оперировал его. И вот. Он в больничке десять дней. Живет в муках. Особо тяжко ему, что молчун он – молчит постоянно. Отгородился ото всех. А сегодня вдруг заговорил. И теперь просит вас, Вениамин, душу его облегчить, приняв перед кончиной покаяние его.

— А меня почему? Священник я, что ли? Что я могу сделать для него?

— Выслушать. Есть ли для умирающего, да просто у челове–ка, что–нибудь более необходимое, чем знать, что уходит он выслушанным, прощенным? И еще вот, о праве принятия исповеди: вы через маменьку вашу получили канон меннонитов к участию в их таинствах. И это обязывает вас исполнять священнослужебные требы человеков. Вот, исполняйте дареный вам долг перед умирающим последователем Менно… Мне представляется, что просьба его говорить при вас вызвана не только сердечной общностью, очень важной, конечно, в его состоянии.

Но, как бы это выразить точнее… Верой, уверенностью, что у вас неизмеримо больше, чем, скажем, у меня, шансов выйти отсюда живым на свободу и донести до россиян рассказ о событии, по его словам, исключительном.

Мы спустились во вросший в землю барак больнички, прошли по короткому коридорчику и втиснулись в крохотную каморку — палату. На постели, под серым выцветшим одеялом, лежал длинный худой человек. Священник помог ему приподняться, я подоткнул под спину подушку. Он тяжело опустился на нее, положил затылок на железное изголовье кровати, пошевелил губами, помедлил и, набравшись сил, выговорил:

Перейти на страницу:

Похожие книги