Площадь Разгуляй

Ближе всех заведующая учебной частью детдомовской школы № 13 Евдокия Ивановна Маркова. Первая моя учительница. Это она разглядела тяготение моё к книге. И однажды привела в свою библиотеку — она с мужем жила в «зоне» детдома, в корпусе напротив, где после войны расположился военный комендант Москвы. И это она, Евдокия Ивановна, привела меня в ставшую моей Пушкинскую библиотеку, что у Елоховского садика. А позднее — в библиотеку Дома строителей по моему Доброслободскому переулку, который снился мне еще дома. Ну, а потом — и в библиотеку партпросвещения Бауманского райкома партии в Бабушкином переулке, которой тогда командовала подруга ее — супруга сталинского наркома Клима Ворошилова.

Сама Евдокия Ивановна, по какой–то своей надобности, работала в этих библиотеках часов с четырех вечера. И впредь никогда не забывала зайти за мной, бессчетное число раз расписаться за меня в детдомовском «арестантенгроссбухе», устроить меня поуютнее в библиотечном зале. А потом отвести засыпающего «домой», обязательно заведя к себе и накормив чем–нибудь вкусненьким на дорожку… через дорогу — на другую сторону Новобасманной улицы, в «мой» корпус. Кстати, в нем, уже после войны, разместились редакционные кабинеты Гослитиздата.

Пушкинская библиотека известна была мне давно, аж с младенческих моих лет, когда я выучился писать и читать, — именно в каком вот порядке: сперва писать. Я гулял с фрау Элизе по улицам, подходил к афишным тумбам. На них, прежде всего, замечал рисунки и яркие, удивительные заглавные фигурки–буквы. Придя в садик или домой, я их рисовал по памяти.

А родители или сама фрау Элизе никогда не забывали объяснить мне их смысл. Только и всего. Именно в Пушкинской библиотеке я буквально напал на обширнейшее великолепное собрание литературы о животных — на книги, что заставили меня думать о них как о самых близких мне существах на земле. Заставили их любить искренне, по–настоящему — оберегая и спасая, когда я получил к тому возможность. Конечно же, именно эти книги и привели меня через несколько лет — не на долго, правда — в кружок юннатов при Московском зоопарке, в добрую ауру великих радетелей российской природы профессора Мантейфеля и Чаплиной, его научной сотрудницы. Но это — позднее. Пушкинская библиотека стала моим книжным миром, что как поводырь слепца вёл меня всю мою дальнейшую жизнь к истинной любви…

Глава 14.

Совсем иначе сложились мои отношения с библиотекой Дома строителей. Там же, на втором этаже этого нового здания, множество дверей длиннющего коридора выходили в… ложи великолепного зрительного зала. На его сцене, прекрасно оборудованной и, по выражению игравших на ней, «непередаваемо уютной», шли в это время ежедневные репетиции новой оперетты «Свадьба в Малиновке». Вел их маленький, вертлявый и поначалу несколько раздражавший меня своей «несерьезностью»… великий артист Григорий Маркович Ярон — буффэксцентрик.

Ярон в этой пьесе играл самую веселую роль бандита По–пандопуло… Заметив мой восторг от увиденного и услышанного с балкона, Евдокия Ивановна провела меня за кулисы. И через минуту я уже сидел на коленях у артиста, и он угощал меня невиданным мною никогда, необыкновенно вкусным фруктом, — не могу до сегодняшнего дня вспомнить его название. Но запомнился он мне навсегда, как навсегда полюбил я артиста Ярона.

Недели через две я уже участвовал в массовках спектакля и ни капельки не смутился, когда осенью, на премьере, увидел со сцены, гордый и счастливый донельзя, истово аплодирующих… несомненно, именно мне, а то кому же еще! — Евдокию Ивановну, Валентину Ивановну Демину — моего классного руководителя, саму Яковлеву с Бубновым…

Григорий Маркович, тем временем, приметил мою склонность к рисованию. Вполне возможно, именно он «толкнул» меня в изображение театрального мира — мира сцены. Но что помню абсолютно — Ярон «приговорил» меня к рисунку декораций, по существу, к интерьеру вообще, заметив мое непроизвольное влечение к архитектуре. С его легкой руки я вдруг начал рисовать мой исчезнувший однажды Дом. Мою комнату.

Потом комнаты родителей и брата, наконец, все, что связано было у меня с жизнью «внутри жизни» Александра Карловича.