Площадь и башня. Сети и власть от масонов до Facebook

В развитых странах многие люди остаются онлайн вообще все время, пока не спят. Больше двух пятых американцев, по их словам, постоянно проверяют электронную почту, текстовые сообщения и аккаунты в соцсетях[1335]. С мая 2012 по май 2016 года количество обладателей смартфонов в Великобритании взлетело с 52 до 81 % взрослого населения. Теперь смартфоны имеются у девяти из десяти британцев в возрасте от 18 до 44 лет. Они постоянно и машинально утыкаются в эти устройства – и дома, и на работе, и по пути туда или обратно. Больше двух третей не расстаются со смартфонами, даже ужиная с семьей. Они откладывают гаджеты, только когда ложатся спать, но даже это дается им нелегко. Больше половины британцев, имеющих смартфоны, тянутся к ним через полчаса после того, как выключили свет, четверть – через двадцать пять минут, и каждый десятый – и того раньше. Опять-таки четверть заглядывают в смартфоны сразу же, как только проснутся, треть – через пять минут после пробуждения, и половина – через четверть часа[1336]. Американцы подсели на тот же крючок не менее крепко. Еще в 2009 году среднестатистический американец связывался с кем-нибудь по мобильному телефону 195 дней в году, отправлял или получал СМС 125 дней в году, пользовался электронной почтой 72 дня в год, мгновенными сообщениями – 55 дней в году и контактировал с кем-либо при помощи сайтов соцсетей 39 дней в году[1337]. В 2012 году американцы обращались к своим мобильным телефонам по 150 раз в день. В 2016-м они уже проводили в среднем по пять часов в день, уткнувшись в телефоны. Ни одна теория о популистском бунте, захлестнувшем Европу и США после 2008 года, не будет полной, если она пройдет мимо этой поразительной трансформации публичного пространства, которую вполне можно было бы назвать тотальным вторжением в личное пространство.

Без сомнения, значительно выросшие симпатии к популистам со стороны как левых, как и правых частично объясняются революцией падающих экономических ожиданий, о которой шла речь выше[1338]. Без сомнения, культурная негативная реакция на мультикультурализм логично дополняла протест против экономической глобализации[1339]. И все же, как заметила Рени Диреста, цифровая толпа 2010-х коренным образом отличается от толпы 1930-х, которая так завораживала и одновременно ужасала Элиаса Канетти[1340]:

1. Толпа всегда хочет расти – и всегда может, если ей не мешают физически.

2. Внутри толпы всегда равенство – но заодно и больше обмана, подозрений и манипуляций.

3. Толпа любит толчею – и цифровые “личности” можно плодить с большей плотностью.

4. Толпа любит, чтобы ее направляли, – и легко ведется на дешевые рекламные ловушки[1341].

Тех, кто возлагал надежды на “мудрость” толпы, рисуя себе благостную картину “толпотворной” политики, ожидало жестокое разочарование. “В присутствии социального влияния, – заметили два специалиста по сетям, – действия людей становятся зависимыми друг от друга, что вдребезги разрушает наши представления о мудрости толпы. Когда толпы впадают во взаимозависимость, ими можно управлять, чтобы доносить до масс информацию – даже неправдивую”[1342].

Если оглянуться назад с высоты 2017 года, то кажется, будто президентские выборы 2008 года происходили в далеком прошлом. У Джона Маккейна, проигравшего кандидата-республиканца, было всего 4492 подписчика в Twitter и 625 тысяч друзей в Facebook. Он признавался, что не пользуется электронной почтой и вообще интернетом[1343]. Для него стал полной неожиданностью не только финансовый кризис, в котором вскоре обвинили его партию, но и первая предвыборная кампания, развернувшаяся в социальных сетях. У Барака Обамы имелось в четыре раза больше фейсбучных друзей, чем у Маккейна, и в двадцать шесть раз больше подписчиков в Twitter. Его веб-сайт (www.barackobama.com), разработанный Крисом Хьюзом, одним из основателей Facebook, оказался жизненно важной системой не только для обмена сообщениями, но и для сбора средств. Либеральные элиты на обоих побережьях злорадствовали по поводу разгрома Маккейна: пожилой белый ветеран с многолетним вашингтонским опытом за плечами проиграл вчистую молодому, самоуверенному афроамериканцу – “общественнику” и сенатору всего с одним сроком на счету. Лишь немногие обратили внимание на две тревожные особенности этого состязания. Во-первых, гомофилия в социальных сетях, похоже, обернулась поляризацией, когда главной темой обсуждения сделалась политика, и в “эхокамере” коллективной предвзятости взгляды отдельных людей стали тяготеть к крайностям[1344]. Во-вторых – хотя официально это было продемонстрировано лишь в ходе промежуточных выборов в конгресс в 2010 году, – Facebook оказался чрезвычайно эффективным инструментом политической мобилизации, особенно если его пускали в ход против местных нецифровых сетей[1345].