Площадь и башня. Сети и власть от масонов до Facebook

Если Facebook изначально удовлетворял потребность людей в сплетнях, то Twitter – основанный в марте 2006 года – откликнулся на более специфическую потребность: обмениваться новостями, часто (хотя и не всегда) политическими. К 2012 году более 100 миллионов пользователей размещали уже около 340 миллионов “твитов” в день. Но можно ли совершить революцию при помощи “твитов”? Размышляя о провале иранской “зеленой” революции 2009 года, Малкольм Гладуэлл пришел к выводу, что нельзя. По его мнению, соцсети не являются заменой старомодных организаций активистов вроде тех, чьими усилиями удалось свергнуть коммунистические режимы в Восточной Европе[1279]. А вот руководители Google Эрик Шмидт и Джаред Коэн думали иначе. В прозорливой статье, опубликованной в ноябре 2010 года, они предупреждали, что “правительства будут застигнуты врасплох, когда массы их граждан, вооруженные практически одними сотовыми телефонами, примут участие в мини-восстаниях против их власти”[1280]. “Реальные действия” на “взаимосвязанных территориях” (по выражению авторов) можно увидеть “в тесных каирских конторах” и “на улицах Тегерана. Там и в других местах активисты и энтузиасты-программисты организуют флэшмобы против репрессивных правительств, придумывают новые технологии, позволяющие обходить ограничения доступа и цензурные заслоны, сообщают новости в твитах, создают основы новой онлайн-журналистики и пишут билль о правах человека для эпохи интернета”[1281]. Google оказался прав, а Гладуэлл – нет, и, пожалуй, ничего удивительного в этом нет, ведь подтверждения справедливости тезиса Шмидта – Коэна накапливались годами. И мобильные телефоны, и соцсети играли очень важную роль в политических кризисах, настигавших такие столь различные между собой страны, как Молдова, Филиппины, Испания, и даже китайскую провинцию Синьцзян[1282].

Илл. 40. Использование мобильных телефонов и социальных сетей в Китае, США и Египте. 2010 г. Указаны доли населения в процентах.

Финансовый кризис и вызвавшие его рецессии подорвали легитимность правительств по всему миру. Однако впервые эти новые силы обнажили истинную уязвимость существующего иерархического порядка отнюдь не в США и даже не в Европе. Революционным событиям, захлестнувшим Ближний Восток и Северную Африку и начавшимся в Тунисе в декабре 2010 года (их неверно назвали потом “арабской весной”), безусловно, способствовали различные виды информационных технологий, пусть даже о революциях большинство арабов узнали не из Facebook или Twitter, а из новостных выпусков телеканала Al Jazeera. Как это происходило и в Европе после 1917 года, революция стала распространяться подобно эпидемии, используя все существующие сети. “Это вирус, а не часть нашего наследия или культуры йеменского народа, – заявил президент Йемена репортерам незадолго до того, как его отстранили от власти. – Это вирус, занесенный из Туниса в Египет. А в некоторых местах эта зараза ведет себя как грипп. Если посидишь рядом с зараженным, то скоро сам подхватишь инфекцию”[1283]. Во время революционных событий в Египте, которые закончились свержением Хосни Мубарака, появился новый способ предсказывать готовящиеся демонстрации – просто следить за хэштегами в Twitter[1284]. Похожим образом и революционеры в Киеве, в итоге сбросившие украинского президента Виктора Януковича, использовали социальные сети для организации протестных акций на Майдане и для распространения критики в адрес Януковича и его приспешников. Протесты захватывали весь мир, перекидываясь из парка Таксим-Гези в Стамбуле до улиц Сан-Паулу. Чем бы (или кем бы) ни был вызван гнев протестующих, их методы всегда следовали сценарию Шмидта – Коэна[1285]. Испанский философ Мануэль Кастельс поспешил воздать хвалу революционной мощи “сетевого общества”, которое породило столь масштабные народные движения, что уже невозможно, как прежде, просто “задержать главных подозреваемых”[1286]. Некоторые сделали из этого вывод, что все большее количество коррумпированных авторитарных государств, испытывая подобное давление, будет вынуждено превратиться в прозрачные и быстро реагирующие на требования народа “умные правительства”, то есть они обратятся к новейшим технологиям, чтобы повысить качество и подотчетность собственной работы. В итоге все государства станут похожими на Эстонию – первую страну победившей электронной демократии[1287].