Площадь диктатуры

С первых слов зал затих в дружелюбном внимании. Котову показалось, что Кошелев говорит специально для него, но он ошибался - точно так же думали почти все собравшиеся. Только три человека незаметно переглянулись, а один, как старший по званию - это был полковник Косинов - хитровато и одобрительно подмигнул: мол, знай наших!

4.15 Глубинное бурение на мелкой воде

Горлов зашел всего на несколько минут и, уходя, оставил сумку с продуктами и несколько бутылок марочного вина. Как не хотелось Рубашкину попробовать, но пить до сдачи номера было нельзя. Никто этого не делал, даже Серега Шевчук, известный тем, что ни в грош не ставит мнение разномастной журналистской братии. Впрочем, он мог себе это позволить, его считали лучшим "пером" редакции. Он умел лихо, как никто, закручивать темы. К примеру, в статье о недостатках в пионерских лагерях Шевчук мог вставить что-нибудь из Пушкина и так навертеть, что читатель до конца не вспоминал о бедных пионерах.

Рубашкин не мог разгадать, как это получается. Сам он писал короткие заметки, похожие на то ведомство, которому они посвящались. Любую попытку оживить текст Кокосов безжалостно пресекал, а спорить Рубашкин не мог - он по-прежнему работал вне штата, так сказать, "на птичьих правах".

Другие внештатники - их было великое множество, в каждом отделе по десятку - печатались в газете от случая к случаю не столько за деньги, сколько за красную журналистскую корочку, позволявшую проходить в разные интересные места, вроде закрытых просмотров в Доме Кино или актерских капустников. В отличие от них Рубашкин приходил в редакцию одновременно со штатными сотрудниками, молча сидел на ежедневных планерках, соглашался на любую работу и имел стол с телефоном в одной комнате с Димой Григорьевым, появлявшимся в отделе крайне редко и ненадолго. Он чувствовал, что в редакции его терпят больше от удивления, чем из милости: дескать, что ему у нас нужно и когда надоест?

Как Петр ни старался, но так и не смог узнать, кто подписал письмо в избирательную комиссию, из-за которого его сняли с выборов. Подозревал первого зама Воронова - маленького, толстого субъекта, хамившего на каждом шагу и в любую погоду добиравшегося до редакции на велосипеде. Но на прямой вопрос Воронов заорал, что вообще не желает говорить с посторонними и выгнал Петра из кабинета.

– Плюнь и разотри, - показав, как это делается, успокоил Кокосов, - материалы сдаешь, вопросы закрываешь - от музыки с театрами до криминала - и зарплаты не просишь. Поэтому никто тебя не прогонит, а если вдруг, то через мой труп.

– Зарплату не прошу потому, что не дадут, - вздохнул Рубашкин. Для себя он решил, что если после начала работы Ленсовета ничего не изменится, то будет искать работу. Он уже начал выяснять, куда можно пристроиться, обзвонил знакомых, даже мимоходом, будто в шутку, спросил у Горлова.

– Про Объединение и думать нечего, в нашу систему тебя никогда не возьмут, - сказал тот, - но, если не побрезгуешь совместным предприятием, то работа найдется.

– Будешь платить в СКВ[98], не побрезгую, - засмеялся Рубашкин.

– Откуда? У нас советско-венгерское СП, а форинты с рублями - близнецы и братья. Венгрия - не заграница, а курица - не та птица, которая доллары под насест складывает.

Судя по рассказам Горлова, работа у него действительно была - делать головки для блоков электропитания СВЧ-излучателей, которые потом нужно передавать все в то же Объединение.

– Вот пароход за море сплавим, тогда можно взяться за серьезное дело, - обнадежил Рубашкина Горлов, - а пока вспомни молодость: какой стороной паяльником тыкать, чтобы не обжечься.

Про поездку на Север речь не заходила. Рубашкин решил не спрашивать - видно, дела с кораблем шли хорошо, и надобность в статьях у Горлова отпала. Браться за паяльник отчаянно не хотелось, но на крайний случай другого выхода у Рубашкина не было.

Изредка он ходил в Ленсовет, благо милиционера на входе сняли, и в Мариинский дворец мог зайти всякий желающий. В коридорах было шумно, взад-вперед сновали озабоченные люди, многие - в потрепанных джинсах и обвисших, давно не стираных свитерах. Что-то вокруг напоминало Смольный из фильма "Ленин в Октябре" - для полноты сходства не хватало только бородатых солдат с винтовками-трехлинейками.

Однажды перед входом в малый зал столовой, куда пускали только по спискам, Петр встретил Салье и остановился, надеясь взять у нее интервью. Марина Евгеньевна стала знаменитой, любое ее слово тут же тиражировалось всеми газетами, даже номенклатурная "Ленправда", излагала ее мнение, будто заискивая на всякий случай.

– Да, я конечно вас помню, - близоруко сощурясь, ответила Салье. - Но интервью "Вечерке"? Зачем же каждый день? Только вчера у меня была Инна Иванова - вы ее знаете - очень вдумчивая и серьезная журналистка. Я почти час ей уделила.

Инка Иванова была в "Вечерке" ведущим политическим обозревателем. Она писала большие, строк по триста-четыреста, статьи. Тема, по которой она прошлась, для других закрывалась навсегда.