Площадь Диамант

— Я вас обвенчаю, но главное — не спешите. Теперешняя молодежь куда-то спешит, жить торопится, вроде в ней бес засел. А чтобы жизнь была прожита по-настоящему, нельзя все делать впопыхах, наскоро. Невеста твоя захочет, думаю, пойти в церковь в белом длинном платье, а не в простом, пусть даже новом. Почему? Чтобы все видели, что она — невеста. Девушки, в них трепет чистоты… и на всех свадьбах, на всех венчаниях, которые у меня на памяти, все невесты были в белом.

Когда мы вышли на улицу, Кимет сказал: я его уважаю, он очень человек хороший.

Из дому я только и взяла, что односпальную кровать, больше у меня ничего не было. Синто подарил нам лампу в столовую, железную, с малиновой бахромой. Эта лампа висела на трех железных цепях, и они сходились в железный цветок с тремя лепестками. Я была в длинном белом платье, а Кимет весь в черном. Даже ученик его пришел и вся семья Синто — три сестры и два брата с женами. Мой отец тоже пришел, он должен был вести меня к алтарю. А мать Кимета была в черном парчовом платье, оно даже похрустывало. Джульета надела пепельное, кружевное, с розовым бантом. Да все очень нарядные! А жена Матеу, ее звали Грисельда, в самый последний момент осталась дома, плохо себя почувствовала, и Матеу сказал: это у нее бывает, не обижайтесь. В церкви мы были очень долго, и мосен Жоан говорил красиво. Про Адама и Еву, про яблоко и змея, про то, что женщина сделана из ребра мужчины и что Адам, проснувшись, увидел ее — она спала рядом, — и очень удивился, потому что Господь Бог ничего не сказал ему заранее. Еще мосен Жоан говорил про рай, какие там дивные ручьи и луга с мягкой травкой и голубыми цветами, а Ева, оказывается, как проснулась, сорвала голубой цветок и подула на него. Лепестки поплыли по воздуху, а потом упали, и Адам рассердился, что она зря загубила цветок. Адам — отец всем людям, и желал им добра. А все кончилось огненным мечом… Разве что добром кончается, тихонько сказала сеньора Энрикета, и я подумала, что бы сделал мосен Жоан, увидев ее картину, где лангусты с диковинными головами вылезают из бездны и забивают всех насмерть своими хвостами. Гости уверяли, что мосен Жоан никогда не говорил такой красивой проповеди, а ученик Кимета сказал, что когда венчалась его сестра, мосен Жоан тоже говорил и про рай и про Адама с Евой, и про ангела и про огненный меч… все в точности, только цветы, говорил, в раю желтенькие, а вода в ручьях по утрам — голубая, а вечером — розовая.

Нас записали в церковную книгу, а потом мы все поехали прямо на Монтжуик[19], чтобы погулять на свежем воздухе перед банкетом. После этой прогулки, когда гости стали пробовать разные закуски, мы с Киметом пошли фотографироваться. Нас снимали по-всякому. Сначала Кимет стоял, а я сидела, потом я стояла, а Кимет сидел. Потом фотограф усадил нас обоих, чуть вполоборота, потом велел смотреть друг на друга, а то говорит, получатся, что вы чем-то расстроены. Еще он снял так: мы оба стоим боком, и я опираюсь на столик с тремя ножками, очень шаткий. И на самой последней фотографии — мы сидим на скамейке, а позади нас дерево из картона и крашеного тюля. Когда мы, наконец, пришли в Монументаль, все в один голос — куда вы пропали, куда вы пропали, но Кимет с усмешечкой: это же художественная фотография, такое наскоро не делают. И надо же, к нашему приходу на столе ничего не осталось — ни маслин, ни анчоусов. Кимет сперва ничего: шут с ними, нет так нет, а потом разворчался, сейчас возьму и скажу всей этой братии, что у них совести никакой. Мы сидим за столом, а он пристает к Синто, ну куда девались маслины, куда…