Плохой парень// Bad Guy

Поэтому схожу с ума сильнее. Веду губами по его коже шеи, и мягко опускаюсь на член, чтобы ощутить, как мы дрожим вместе. Цепи натягиваются, а Хан не выдерживает. Впивается в мои губы и подаётся вверх, точно задевая чувствительную точку и заставляя прогнуться на встречу. Движения становятся плавными, но сильными и полными. Такими, что вынуждают моё горло высохнуть от тяжёлого дыхания и стонов. А спустя мгновение, я задыхаюсь от яркого наслаждения.

— Этого мало… — горячо шепчет Хан, и останавливается почти на пике своего удовольствия, — Я хочу целовать тебя и ласкать. Мне мало смотреть, Лика. Я хочу ловить ртом твои стоны.

Он резко переворачивается, а я вскидываю голову, непроизвольно хватая его за запястья надо мной.

— Тебе… Не больно? — сглатываю сухой ком и заглядываю ему в глаза.

Хан держится руками за спинку и нависает надо мной, и страх возвращается.

— Боишься? — хрипло шепчет, а потом мягко проводит носом по моей щеке, и третья лицом о моё.

— Нет, — твердо отвечаю, а из моего горла вырывается вскрик, когда Хан резко подаётся вперёд и начинает двигаться остро и быстро, вжимая меня в простыни и целуя с такой силой, что нам не хватает воздуха. Сам начинает горячо, на выдохе и гортанно дышать, пока я не сокращаюсь снова, а он не ловит губами кожу моей груди и с тихим рыком не кончает.

— Ты самый… Ненормальный…

— Помолчи! — шепчет в губы и не прекращает двигаться, нежно и ласково. Лишая рассудка снова.

— Кажется это… Я тут госпожа, — улыбаюсь ему в губы, на что получаю ответ от которого просто застываю на месте:

— Да, но ты должна мне пол миллиона, моя госпожа, — он языком слизывает влагу на моей шее, и сильнее схватившись за цепи, снова начинает наращивать темп.

— И что это значит? — прищуриваюсь и провожу руками по его груди, еле задевая ногтями и наслаждаясь тем, как на моих пальцах играет его влажная кожа.

— Что мы завтра идём выбирать мне новую машину, нэ агашши! — отвечает на выдохе и снова подаётся с силой бедрами, ловя мой новый гортанный стон.

10. Хан

Она дышала в мои губы. Её глаза смотрели только на меня. Её руки… Вот их прикосновений я описать не мог. Сколько не копался в своей черепушке, не мог передать этого странного ощущения. И это мне до того нравилось, что забыл с каким дерьмом мы имеем дело. Вообще не обращал внимания ни на что. Для меня стали важны только её чувства, её удовольствие и её радость в глазах. И я это увидел настолько явно, что охренел. Мне и вправду оказалось наплевать даже на себя и даже на то, что я был скован! Я, бл***, сам на себя нацепил эту извращенскую херь. Но это единственный способ. Так сказал тот умный аджоси. И я послушал его.

Но прежде решил искать способ сам, потому что в первые часы после этой херни, я был потерян, как малолетний сопляк. Мне было настолько херово, что на следующий же вечер нажрался так, что проспал четырнадцать часов. И всё это время в моей берлоге оставались парни. Ни Джин Ки, ни Ки Бом не говорили ничего, после того как услышали мой рассказ. Они молча пили со мной, и на их лицах был точно такой же шок и отвращение. Для нас это была дикость. Я ни разу не встречал среди своих знакомых мужиков таких зверей. Ровно как и мои братья. Это дерьмо видимо обошло нас стороной.

Вернее их. Но не меня. В Паноптикуме я видел многое, но то был банальный разврат. Из-за жёстких рамок в обществе всё что является публичной сранью, должно быть с кристально-чистой ширмой для общественности. Это не значит, что подобные мне поголовно конченые дегенераты, но и не отменяло того, что некоторые любили снять все эти маски и просто стать собой.

Поэтому мои парни находились в шоке. Особенно Ки Бом, у которого действительно примерная семья. Отец глава семьи, но никогда не позволял себе даже спорить с женой при сыне, даже повысить голос. Поэтому хён сидел, как пришибленный около часа. А Джин Ки лишь хмурился и молчал. Вот он всегда был менее впечатлительным среди нас троих, и более хладнокровным.

Сутки прошли так, словно это был целый год. Время для меня будто застыло. Встало нахер всё, а перед глазами мелькало лишь одно — Лика и её перекошенное от боли нежное лицо…

И это меня довело. Вернее добило нахер. Мне снесло крышу к чертям, и я не соображал что вообще делаю. Теперь я реально чувствовал себя так, словно был такой же тварью, как та, которая унизила её и поиздевались.

Больной ублюдок, которого не то что превратить в евнуха нужно было. Он должен был умирать долго и в муках, как пёс в клетке.

Как можно было унизить такую женщину? Так над ней поиздеваться? В ней словно изъяна нигде не было! Это подарок небес. Тот самый, о котором мне всё детство талдычил отец, пока был жив. Воспитывал во мне то, на что я насрал, как только мой член впервые побывал в женском теле. Дегенерат! Какой же я идиот!

Поэтому и действия мои были идиотские.

— Ты рехнулся?! Ты что творишь, Хан?!