Плохо быть мной

— Я хотел бы встретить Новый год в самолете. Чтобы часовые пояса были распределены так, чтобы в каждом новом городе, куда мы прилетим, был Новый год. Я встречу тысячу новых годов!

— Вместе с «Битлз»! — кричит Хелдвиг.

— Вместе с «Битлз»! — кричит существо и снова вскакивает на ноги.

— Вместе с «Битлз»! — ору я в непонятном мне самому отчаянии.

Человек с воробьиным лицом пляшет вокруг нас. «Торопитесь! Торопитесь на магический таинственный тур!» — поет он. Люди в парке едят сэндвичи и смотрят сквозь нас. Как на выгуливающего собаку жителя этого района. Или на пришельца с Марса. Если бы Орсон Уэллс попробовал проделать свой розыгрыш с «Войной миров» на нью-йоркском радио в конце девяностых, это был бы полный провал[9].

* * *

Иду через Астор Плейс. Мимо рекламы мужского и женского белья с Летицией Кастой и крутой нью-йоркской молодежью. Я хочу в очередной раз посмотреть на них.

— Миша, — слышу я на редкость спокойный голос, который может принадлежать только старому знакомому.

Оборачиваюсь. Мой сокурсник по Сассекскому университету! Крейг невозмутимо стоит посередине Астор Плейс и глядит на меня сверху вниз, всем видом показывая, что наша встреча не произвела на него никакого впечатления.

Крейг — сын черного дипломата и белой женщины. Он приехал в Брайтон из Гонконга. Там группа детей дипломатов закончила школу, и их отправили получать образование в Англию. Крейг совершенно не вязался с их гламуром, с блистательными блондинками, слетевшимися со всех частей света. И они чурались его. Говорили, что он странный. «Крейг никак не может забыть свою девушку». Еще в Гонконге в четырнадцать лет у Крейга был роман с девушкой, которая его бросила.

Крейг был и вправду странный. Все, что он делал, было странным. Например, то, как он ходил на рейвы. Не принимал наркотиков, не танцевал, не знакомился с девушками, просто стоял и уходил последним. В середине года декан сказал, что дает ему еще семестр, но если он не начнет учиться, его выгонят. Весь семестр он пробродил по библиотеке, задумчиво поглядывая на полки с книгами, но так ни разу и не подошел ни к одной. Его выгнали, и он уехал в Нью-Йорк.

На встречу со мной он отреагировал бесстрастно, равнодушно. И во мне подавил всякую попытку удивиться ее неожиданности. Мы просто пожали друг другу руку и поплыли по улицам, такие же отчужденные, как те, что шли мимо нас. Мы делали это, что называется, по-нью-йоркски.

— Где живешь, Крейг? — спросил я скорее из вежливости.

— В Гарлеме, — ответил он с великосветским британским акцентом.

— Как это? До этого Гонконг, посольское детство, а теперь черное гетто Нью-Йорка?

— Честно сказать, не знаю, что заставило моего отца жениться на моей матери. Сказать, что он ее не любил, — ничего не сказать. У него была на нее идиосинкразия в продолжение всей их совместной жизни. Наконец, он сказал ей, что для него травма так часто видеть ее голой, и пошел к психоаналитику. Тот посоветовал ему встречаться с женщинами, чьи тела ему нравятся больше. Этим он занимается последние пять лет. После этого мать сказала, что не хочет иметь дела не только с ним, но и с чем-либо, с ним связанным. А поскольку этой связью оказался я, мне после университета пришлось возвращаться не в Гонконг, а в квартиру женщины в Гарлеме, с которой тогда жил мой отец. Отец, кстати, от нее ушел, а я все живу.

— Тебя с ней ничего не связывает?

— Бог с тобой! Разве что неприязнь к папаше. Эта негритянка толще всех женщин, которых я видел.

Мы прошли следующий квартал молча. Крейг успел хорошо влиться в Нью-Йорк с момента его переезда сюда. Пожалуй, слишком хорошо. Во всяком случае, он прекрасно усвоил присущее всем здесь равнодушие.

— Как у отца была идиосинкразия на мать, так у меня на него, — нарушил он молчанье. — Начнем с того, что всякого сына нервирует, что сексуальная жизнь его отца раза в три, пожалуй, разнообразней, чем у него. В тех редких случаях, когда он навещает меня у этой бабы в Гарлеме, я просто запираюсь в своей комнате и не выхожу к нему.

— Работаешь?

— Нет.

— Что делаешь?

— Пока сижу у себя в комнате. Много чего нужно обдумать. Стараюсь понять…

— Что именно?

Он не сказал, что именно.

— Но я готовлюсь, готовлюсь, — туманно добавил он.

— К чему?

Крейг не ответил. На меня накатила страшная тоска от одной мысли, как Крейг сидит у себя в комнате и обдумывает что-то, старается что-то понять, к чему-то готовится.

— Собираюсь стать ди-джеем. Перенести все из Англии в Нью-Йорк, — дал он запоздалый ответ, в правдивость которого не думаю, что сам верил.

— Ну и как в Гарлеме? — задал я волнующий меня, насущный для меня вопрос.

— Бедность, — равнодушно бросил Крейг. — Зайдем сюда.

Мы вошли в полупустой бар на Сент-Маркс, уселись за столик. Подошла хорошенькая девушка взять заказ.

— Гормоны, — буркнул ей вслед Крейг. — Конечный этап. А руки все же мужские. И всегда будут. Смотри на руки, Миша. Всегда смотри на руки. Руки все выдают. Зеркало души, можно сказать, — рассмеялся он.

Мимо нас проплыло нечто черное, длинноногое. Оно было красивее самой красивой женщины, транссексуал.