Плохо быть мной

Процессия свернула направо, движение возобновилось. Автобус полз по Первой. Теперь левая ее часть была в тени, а правая залита солнцем. И я — еду — в автобусе — в первый раз в жизни: таким был этот день.

Смотреть на Первую авеню из окна автобуса или идти по ней — разница была грандиозная. Все равно что работать уборщиком в какой-нибудь фирме и по мановению руки сделаться ее боссом. Я специально не спрашивал водителя, где конечная, чтобы вылезти, где высадят. То есть я ехал не по намеченному маршруту, меня везли в неопределенном направлении.

Я ощущал приятную расслабленность. Не было колледжа, из которого меня выгнали, не было Малика, который был мной недоволен, не было утра у Полины, которое напомнило мне о чем-то, чего я не знал, но катастрофически боялся всю жизнь, не было неизвестного будущего, не было Нью-Йорка — были лишь мягкие сиденья автобуса, я утопал в них и не думал ни о чем, кроме того, как мне сейчас невероятно удобно. Я вдруг вспомнил Розу Паркс, которая не встала, когда ей велели убираться, потому что она сидела в зоне для белых, и подумал, что она, наверное, сидела в похожем автобусе. Не боролась ли мисс Паркс также за мое право развалиться скованным блаженной ленью в нью-йоркском автобусе и ничего не делать до конца дней?

И в это мгновение я почувствовал, что надо срочно выходить. Двери автобуса уже закрывались, так что я едва успел выскочить. Я не знал, где остановился автобус. Подумал, что это Томпкинс Сквер Парк, только не с той стороны, с которой я привык. Чтобы в него попасть, пришлось пробираться через кусты, а под ногами было много мусора, не видного уличным прохожим. Прямо по ходу движения, лицом ко мне, писал мужчина. Он не ожидал, что отсюда кто-нибудь появится, а я не ожидал его увидеть, так что просто прошел мимо в каком-нибудь полуметре от него. Думал с ним поздороваться, но увидел, что ему не до меня.

Когда я наконец вышел на дорогу, то уткнулся в спины галдевших и сгрудившихся вокруг чего-то людей. Было непонятно, что творится. Подошла девушка и попросила подержать термос, а сама нагнулась, чтобы поправить туфлю. Мне пришло в голову, что, наверное, здесь кормят бездомных. Я сказал девушке, что я не бездомный.

— Я знаю, — улыбнулась она, — но я ведь только попросила тебя подержать термос. — Она это сказала непосредственно, натурально. Я уже не отдавал ей термос и предложил помощь.

— Можно, я буду наливать?

— Давай ты лучше будешь держать стаканчики, — предложила она. Так, будто заранее знала, что встретит меня сегодня.

Мы разливали бездомным чай и все это время разговаривали с ними и друг с другом. Девушка была очень хорошенькая, и с ней было очень легко общаться. Разговаривая с ней, ты себя чувствовал стоящим человеком. Потому что она сама в это верила, разговаривая с тобой. Она оглядывалась по сторонам, а потом улыбалась, словно все, на что падал взгляд, приносило ей радость.

— Я часто думаю, как бы самому начать делать что-то в этом роде, — сказал я. — Задумаешься, как обстоят дела в этом мире, и начинает болеть душа. — Я решил, что имею право сказать ей такую личную вещь, и был уверен, что это не выйдет сентиментально или пошло.

Она посмотрела на меня весело, как будто у нее от всего, что происходило в этом мире, не только не болела душа, а, наоборот, поднималось настроение. Я вызвал у нее веселую улыбку просто потому, что она на меня набрела, а не потому, что я был кем-то особенным, и вообще не потому, что я был кем-то, — просто потому что был.

— Хочешь, приходи к нам в следующую пятницу на Двадцать Пятую улицу.

— Так, за здорово живешь приглашать чужого человека к вам в организацию? Может, я вам совсем не подхожу?

— Ты симпатичный, и что плохого в том, чтобы позвать тебя? Почему я должна плохо о тебе думать? Ты же сам говорил, что хотел этим заняться, — добродушно объяснила она.

Я посмотрел на нее с завистью. Жизнь была для нее чем-то само собой разумеющимся, простым. Мы стояли чуть поодаль от остальной группы и давали бездомным горячий чай. Моя новая знакомая наливала его из термоса, я держал стаканчики. Когда бездомный подходил за чаем, она говорила, чтобы он держался за верх стаканчика, потому что очень горячо. Каждому. Они благодарили ее и меня тоже и говорили, чтобы она не беспокоилась, у них руки привычные, и прибавляли, что Господь нас с ней не забудет, а она отвечала, что рада им помочь и надеется, что Господь их тоже не забудет, и все это было ничуть не сентиментально.

Она выглядела как студентка, которую легче было представить себе в клубе или на вечеринке в Нью-Йоркском университете. Я разговаривал с ней и чувствовал сожаление по поводу собственной жизни и что-то вроде угрызений совести. Глядя на нее, мне очень захотелось быть там, где была она, и находиться рядом с той жизнью, какой она живет. Мне это показалось легким разрешением всех моих проблем и легким ответом на все мои терзания, и я даже удивился, как это не додумался до такого раньше.