Плохо быть мной

— Бульдог, мы с тобой, оказывается, не знали, какое это счастье — быть черным! Зато этот мне только что все объяснил! А мы, Бульдог, с тобой живем и раздумываем над тем, была бы наша жизнь немножечко легче, а зарплата чуть-чуть выше, если бы цвет нашей кожи был малость посветлей. Бум! Бум! — парень выставляет два пальца и делает вид, что стреляет.

Он кривляется и специально говорит громко, чтобы его услышали все. Если я не ошибаюсь, он на меня кому-то жалуется. Меня смущает, что небольшое высказывание на музыкальную тему может вызвать столь бурную реакцию.

— Вы слышали, что этот парень мне только что сказал? — орет парень в полном неистовстве. — Я всегда думал, альбом Др. Дре «The Chronic» стал мультиплатиновым потому, что миллионы белых подростков из пригородов мечтают представить себя гангстерами. Но этот белый чувак подвел под него фи-ло-со-фи-ю! — Слово «философия» он произносит так, будто оно для него иностранное, какое-нибудь древнегреческое, может он знает, откуда оно произошло.

Чернокожие ребята бросили работу, собрались вокруг меня, с любопытством меня разглядывают. Ухмыляются не без издевки, нагло присматриваясь, как к диковинке. Но дружелюбно. Судя по их лицам, вопрос агрессии в этом цеху не стоит.

— И что же ты увидел такого хорошего в том, чтобы быть черным? — хлопает меня по спине Бульдог.

— Наверное, из-за тех, кто считает, что быть черным плохо, — отвечаю я не совсем впопад.

Он закидывает голову назад, выставляет напоказ белые зубы и упоенно хохочет надо мной. Я сморозил чушь, но знаю, что в его смехе нет злости. Я уверяю себя, что эти несколько секунд Бульдог ко всем в мире относится хуже, чем ко мне, — быть может, даже к собственной жене. И вся темнокожая компания начинает похлопывать меня по спине, говорить, что все нормально, и если что нужно, пусть спрашиваю не стесняясь. Каким-то образом я миную все унижения, которые проходят новички и испанцы. Как я это сделал? Сам не знаю. Наверное, потому что я не хочу выигрывать.

Я счастлив. Я рассказываю о себе. Я отвечаю шутками на шутки моих новых темнокожих знакомых. Я признаюсь, что почти бомжевал в Англии. В порыве восторга я привираю, говорю, что перепробовал почти все наркотики, пока жил там. Я прибегаю ко всем моим познаниям черного сленга, которому научился у брайтонского наркодельца Шаки, выходца с Ямайки.

Все это страсть как не нравится испанцам. Толстому начальнику это тоже не нравится. Ничего нельзя сказать по лицу молодого начальника. Он просто зорко наблюдает за происходящим. Он смотрит на все это с непроницаемым лицом комсомольца, потом нагибается и говорит что-то на ухо толстому.

Толстый делает несколько шагов, пристраивается рядом и начинает слушать мой разговор с черными. Он насторожено поднимает голову, когда разговор заходит о моем наркотическом прошлом.

— Не знаю, откуда вы здесь достаете свою анашу, ребята, но в Англии дела с этим обстоят отлично! — счастливо ору я своим черным знакомым. — Полночи на пароме — и ты в Амстердаме!

— Наркотики, ты сказал? — строго переспрашивает меня толстый.

— Да, но это все в прошлом! — кричу я. — За тем и прилетел в этот город, чтобы покончить с моим прошлым!

— Пойди встань в тот конец конвейера, сынок.

Я оказываюсь в окружении испанцев. Их взгляды полны неприязни. Никто не просил меня работать. Кто сказал, что главное здесь — работа? Главное здесь совсем не это. Неужели я не знаю, что здесь главное? Непорядок, непорядок.

Один из испанцев взялся показать мне, что здесь главное. На мой вопрос, что делать с коробками, он отвечает, что их не надо трогать так же, как я трогаю себя, ложась спать, а просто ставить их на конвейер. Потом на ломаном английском спрашивает меня, как мои успехи на любовном поприще с плакатами порнокошечек, расклеенных по стенам моей квартиры. Или я предпочитаю котов?

Делаю первый шаг в его сторону, но в этот момент звенит звонок — перерыв на обед.

Иду вслед за чернокожим парнем по кличке Большой Каньон. Более подходящую нельзя было подобрать — гиганта крупнее в жизни не видел. А походка при этом легкая, как рояльный пассаж Оскара Питерсона. Иду за ним в комнату для рабочих и ловлю себя на том, что у меня идеально получается копировать неслышную поступь Большого Каньона. Внутри ощущаю потрясающую легкость — непринужденную, как джазовый грув.

Черные парни заходят в отдельную от испанцев комнату. Она меньше, зато, по всей видимости, тебя никто не будет здесь беспокоить. VIP-ложа, которая хоть и уступает в размерах загонам для простых смертных, но ее посетители обладают кучей привилегий и неограниченных свобод. В комнате всего несколько стульев и металлический комод с ящиками. Стены сплошь обклеены фотографиями обнаженных черных красоток, вырванными из порнографических журналов. Все как живые. Во всяком случае, я ощущаю их присутствие.

Бульдог указывает мне на один из плакатов.

— Для тебя что значит слово «любовь», Миша?

— Любовь к женщине — это одно, а к миру — это наоборот… — начинаю я.

— Я тебе покажу настоящую любовь, — перебивает он. — Вот! — тычет в один из постеров.