Плохо быть мной

— Я всем рассказываю эту историю, — посмотрел он опять, не скажу на меня — назад. — Думаю, может, лучше будет, если меня поймают? Чтобы хоть как-то положить этому конец. Последнее время старуха мне что-то говорит, что-то подсказывает. Только не пойму, что. Тот дом, в который ты ходил, был склад краденого, — сказал он, не меняя интонации. — Та девушка, с которой ты целовался при луне, тоже, наверно, приложила к этому руку.

На этот раз он отвернулся от меня окончательно, как будто порвал знакомство. Превратился в одного из пассажиров. Оттого, что он рассказал это так бесстрастно, его история произвела еще более сильное впечатление.

Я слышал шум двигателя, автобус вез меня в Вермонт, но не в тот, куда я ожидал приехать. Я не знал, куда он меня вез. Кроме этого механического шума, ничего не было. Шум — и стук сердца. Я сидел и слушал тот и другой. И не мог ничего поделать с тем, что чувствую страх.

Часть вторая

Автобус стоял в темноте на гигантском пустыре в Монпилиер. Среди встречающих меня ждала девушка, чтобы отвезти в школу. Я знал, что Трофимов пришлет кого-то меня встретить, но не ожидал, что это будет она. Она сильно изменилась с того лета, когда мы оба оказались в кампусе. Аккуратная стрижка, почти офисная рубашка. Но в облике все то же сходство с представителем в первую очередь фауны и лишь во вторую — человеческого мира. Даже не внешнее сходство, а внутренняя грубость, странным образом все время вылезавшая наружу.

Наверное, поэтому и не получилось запомнить ее имени. В Русской школе все звали ее до абсурда очевидным прозвищем Свинка. Так ее называл даже студент из Техаса, который, по его словам, заставлял ее каждую ночь молить о пощаде. Этим он объяснял главную причину, почему позарился на нее, в глубине души понимая, что такой поступок требует объяснений. Он был на редкость «техасским» парнем, как ты представлял себе техасского парня, ни разу в жизни с таковым не столкнувшись. Он совершенно не подходил Русской школе. Мне он запомнился по большей части тем, что целыми днями сидел, широко расставив длинные ноги, посередине комнаты моего друга Арона — кадета, который больше всего на свете ненавидел войну, а верхом мирового дебилизма считал солдатскую муштру, — и, запустив одну из ладоней за пояс шортов, рассказывал нам, как ему по душе любить Свинку до тех пор, когда она начнет молить о милосердии.

Русский язык был для него чем-то, что для защитника прав животных скотобойня. Примерно то же можно было сказать и про его родной английский. Это усугублялось и тем, что за его нижнюю губу неизменно был заложен жевательный табак, что делало задачу понять, на каком языке он разговаривает, практически невыполнимой. В руке он всегда держал бутылку, в которую сплевывал табачную слюну.

Больше всего он любил показывать фотографии своей невесты, дожидавшейся его в Техасе, облик которой имел сходство со Свинкой. Парень заверял, что у него с девушкой на фото настоящая любовь. На вопрос, что девушка по кличке Свинка делает в его постели, техасец отвечал, что повадки Свинки мало отличаются от всей их породы.

Свинку мы видели редко. Глубокой ночью, когда бутылка была уже до предела заполнена светло-коричневой слюной, она появлялась в спальне Арона в бесформенных шортах и бесформенной майке и, шлепая по полу тапками, нависала над техасцем и произносила роковую фразу: «Мама давно уже заждалась». После чего брала его за руку и, перебирая короткими ножками, уводила в выделенную ей комнату.

Один раз, правда, она порадовала нашу компанию своим обществом на более продолжительное время.

Мы впятером сидели в комнате Арона. Здесь был и Дэниэл, который перед началом семестра был избит болельщиками местной бейсбольной команды за то, что выразил полное пренебрежение к этому виду спорта. Тут же находился и его закадычный друг по кличке Твиги, который за свою недолгую жизнь пришел к выводу, что в этом мире нет ничего лучше азиатских женщин. Арон только что приобрел траву у местного вермонтского пацифиста, который согласился продать ее подешевле при условии, что Арон подожжет военный кампус.

Техасец сплюнул в бутылку в очередной раз и уже собирался открыть рот, чтобы произнести одну из привычных заготовок про Свинку, когда Арон поднял на него красные от марихуаны глаза и заявил, что мог бы свободно заняться с ней любовью.

— Конечно мог бы! — охотно согласился техасец и ободряюще кивнул Арону.