Плохо быть мной

— Твоя кожа имеет такой оттенок, которого не может быть у черных и испанцев. Ты добился этого с помощью автозагара, — объяснила она и стала качать ногой. — Я это ухватила с первого взгляда на тебя, — заключила она тоном нежного признания.

Нога качалась, глаза были подернуты дымкой, она изо всех сил демонстрировала, что о чем-то думает и это что-то — я. Наконец, прищелкнула языком, на лице появилось роковое выражение, и она принялась записывать в папку, очевидно, информацию о моей физической кондиции. Но я смотрел, как движется ее рука, и допускал, что она записывает не медицинские показания, а таинственные сведения о моей личной жизни, которых не знал даже я сам.

— Мой первый муж страдал ускоренной регенерацией гормонов, отвечающих за половое влечение, — доверительно сообщила она мне, не поднимая головы. — У женщин это называется бешенство матки. У Дирка это настолько было связано с качественным изменением сексуального поведения, что сексуальность стала для него основной жизненной целью.

Я, насколько мог убедительно, показывал, что у меня нет и толики сомнений, почему именно мне она это рассказывает.

— Это было как жить бок о бок с вечным двигателем, — добродушно добавила негритянка. — Дирк у меня ассоциировался с отбойным молотком. Он был очень жесткий — мой первый муж. — Она выразительно посмотрела на меня, распахнув два гигантских глаза, которые не содержали в себе ничего, кроме подавляющей честности.

Я кивнул и оглянулся на дверь. Я понимал, что это место предназначено для людей с нестандартным мышлением, но только сейчас осознал степень их нестандартности. Последнее сообщение было такое, что она оторвала взгляд от папки и доверительно уставилась на меня.

— В этом безусловно были свои преимущества, причем очень существенные. Но в последнее время жизни с Дирком я все чаще стала замечать, что мне в голову не приходит ни одной мысли и что там пустота. Понимаешь, это немного раздражает. — Она посмотрела на меня так, словно спрашивала совета.

Я заверил, что понимаю.

— Живешь, — продолжила она делиться со мной, — и совершенно ни о чем не думаешь. Потому что… — Тут она осеклась, поскольку объяснить причину отсутствия мыслей оказалось затруднительным. — Вдруг ты обращаешь внимание на то, что тебе не о чем говорить с человеком, с которым живешь бок о бок. Что между вами ничего общего. Что вас одна-единственная вещь объединяет. Ты не думай, я нисколько не умаляю роли насыщенных и разнообразных сексуальных отношений в жизни индивидуума. Но во время такой нескончаемой гонки по бугристой местности с препятствиями приходит день, когда ловишь себя на том, что в голове у тебя так же пусто, как на концерте «Милли Ванили», когда мир узнал, что ребята пели не своими голосами. Ты, конечно, можешь считать меня полной дурой после того, что я тебе сказала.

— Нет, почему же, — слабо возразил я. — Я вообще-то не силен в такого рода делах. Я все больше норовлю ставить на эмоциональную составляющую этого романтического акта. А мои подружки уверяют меня, что это как раз то, что им во мне нравится.

— Ты так думаешь? — пристально посмотрела она на меня, словно совет, которого она ждала, получен.

Я до того смутился, что отвернулся и стал рассматривать стены. Они были увешаны фотографиями. Одна была очень красивая. Смуглый голенький малыш, которого держала на руках черная обнаженная женщина. В ней я узнавал мою негритянку. Все вместе походило на скульптуру или контуры музыкального инструмента: округлые и выпуклые формы, скрипка или контрабас. Очень красиво — два черных тела на белом фоне.

— Замечательная фотография — сказал я. — У вас такой красивый ребенок.

— Ага, — безо всякого энтузиазма отозвалась она и продолжила писать.

Не найдя нужного отклика, я исследовал стены дальше. Глаза полезли на лоб, когда в поле зрения попала фотография, на которой та самая медсестра, что сидела напротив меня, была изображена опять голая, раскинувшаяся напротив гигантского валуна. Ее длинные и стройные ноги были широко расставлены, руки раскинуты вокруг камня так, что снимок чем-то походил на изображение пригвожденного к кресту Спасителя. «Хотите увидеть меня пригвожденной к кресту, прямо как я вся тут есть?» — всплыл в мозгу ее гневный вопрос у двери мужского туалета. Каким-то образом она увидела, что я смотрю на это фото, и подняла лицо с интригующим выражением.

— Когда я нащупала пальцами этот камень, он мне показался очень твердым, — продолжились откровения. — Это вызвало в моей голове каскад мыслей и ассоциаций. Сразу вспомнила своего первого мужа. Не в том смысле, что у Дирка, который каждый день ходил в спортзал, были твердые мышцы. Дирк сам был жесткий — его сущность, склад его мыслей. То, что камень был настолько твердый, связалось с молотком, беспрерывно стучавшим в сознании все тридцать два месяца моего первого брака. — Сейчас она смотрела на меня с интересом и расположенностью, будто речь шла о фотографии каникул на Багамских островах в кругу родных. Она сделала свой ход и ждала ответного.