Плохо быть мной

Я подчинился и поймал себя на том, что робею. Мы с Эстер танцевали под музыку из окна. Глухая девушка неслышно, как тень, кружилась, вторя нашим движениям. Тело Эстер чувствовалось более голым под тонким покровом платья, чем когда я лежал рядом с ней обнаженной. Оно как будто таяло под пальцами. Я прижал ее к себе и вернулся к Салиху.

— Я все. Далее чуть-чуть подустал. На рейвах я был первым танцором. Медленные танцы не мои. — Я посмотрел на звезды. — Зря Господь дал нам право выбора. У тебя отличная марихуана. Такие мысли лезут в голову.

— Выбор, — сказал Салих. — И какой такой выбор сделал ты? — Он смотрел в противоположную от меня сторону. — У себя на родине я боролся с Каддафи. Меня могли посадить, может и казнить. Я знал, что могу поплатиться, но выбрал это.

— Ты ливиец?

— Теперь я человек мира. Но на это вынудила меня родина.

— Ты не хочешь жить в Ливии?

— Я хочу жить в свободной Ливии. В теперешней я могу жить в лучшем случае в тюрьме. У меня был выбор жить в заточении в своей стране или на свободе в чужой. Я выбрал нормальную жизнь. Как всякий заурядный человек.

— Тебе не одиноко в чужой стране?

— Мне не нужны люди. Ты откуда? Судя по акценту, ты родился не здесь.

— В России. Мне тоже нельзя туда возвращаться.

— Тебя там тоже преследовали?

Я ощутил укол неловкости.

— Нет. Меня там ждет армия. Но армия в России тоже в каком-то смысле тюрьма, — поспешил добавить я. Мои рассказы про то, как я избегаю армию, которые производили такое впечатление на моих английских друзей и на Эстер, показались мне сейчас не столь внушительными.

Салих улыбнулся.

— Страна великих писателей. Достоевский, Толстой, Гоголь, Чехов — это тяжелая артиллерия. Настоящий хэви-метал. Американская литература двадцатого века — это потрясающе, но все-таки хард-рок. Говорят, Фрейду в голову пришла идея психоанализа, когда он прочитал Достоевского. Хотя ведь Достоевский пишет не о психологии, а больше о бесах внутри нас. Мне вообще кажется, что у него все герои — один человек. Может, он сам?

Было тревожно слышать все эти имена и такую интеллигентную речь, стоя ночью посреди одной из обшарпанных улиц Сан-Диего.

— Ты читал Достоевского? — спросил я.

— Ливиец — и много читает? Ты удивлен. У нас тоже были университеты, знаешь. Вдохновение может найти тебя в самых неожиданных местах. Джимми Хендрикс встретил музыку в одной из гарлемских подворотен, и той ночью музыка улыбнулась ему. — Слова Салиха, эти и прежние, отдавали джазом; как я не заметил этого раньше?

Глухая девушка в окне неожиданно замахала руками. Из темноты вынырнул полицейский и подошел к Салиху. Ливиец сделал еле заметный знак девушке, и та выключила музыку.

— Кертис в больнице, — сказал коп Салиху. — Ты в курсе?

— Слушайте, — ответил тот, — два человека избивали беззащитного. Не мог же я пройти мимо и не вмешаться?

— Знаем, как ты вмешиваешься, — хмуро ответил полицейский. — Посмотрим, что он скажет, когда заговорит. У него прострелена нога. Мало ли, что он мерзавец. На это есть суд.

— Послушайте меня, сэр, — ответил Салих. — Вы меня недолюбливаете, но, может, это связано не с Кертисом, а с тем, что в вашем районе живет иностранец из арабской страны, у которого независимые суждения и свободные взгляды?

— У нас еще будет время поболтать, приятель, — бросил тот ливийцу. Глухая погрозила вслед копу, и музыка снова заиграла.

— Потанцуй с ней еще, — сказал Салих.

— Я все, — ответил я. — Может, ты?

Салих танцевал с Эстер. Она смотрела прямо перед собой с отчаянием во взгляде. Салих нагнулся и что-то прошептал ей на ухо. Ее лицо не изменилось. Я поднял голову на окно и спросил глухую:

— Он всегда такой клевый?

Та ничего не ответила. Продолжила свой одинокий танец, поглядывая на Эстер с Салихом. Наконец мне было хорошо в Калифорнии. Сидел в кресле-качалке, смотрел на них и неизвестно чему радовался.

Когда танец кончился, мы с ним отошли покурить.

— Бывают все-таки сюрпризы в жизни. Например, встретить по-настоящему неординарного человека, когда меньше всего ожидаешь. — Я выпалил это с излишним восторгом. Добавил: — Очень рад знакомству.

Лицо Салиха сделалось злым. Он с ненавистью проговорил в темноту:

— Если я не испугался Каддафи и не боюсь бросать каждый день вызов целой системе, неужели я струшу перед парой-тройкой подонков и не смогу съесть их на завтрак?

Я не знал, почему он так агрессивно это произнес. Не знал, почему он вообще это произнес. Мне почудилось, что он угрожал не только какому-то неизвестному врагу, но и мне. Он стоял ощерившись. Мы докурили сигареты и пошли к Эстер. Салих учтиво наклонил перед ней голову.

— Мир перестает казаться таким тусклым, когда в нем живут люди вроде твоей подруги, Миша. — Он проговорил это на полном серьезе.

— Приятно было познакомиться, — повторил я. — Мы живем в общежитии для иностранцев. Комната на втором этаже, заходи, прошу. Надеюсь, встретимся. — Я действительно на это надеялся.

Мы с Эстер шли к общежитию.

— Какой классный малый! — нарушил я тишину.

Она не ответила.

Нам навстречу двигался нищий. Он протянул руку, прося милостыни. Я жестом показал, что у меня нет денег.