Плохая собака. Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина

— Я скоро вернусь, — пообещал я, не имея ни малейшего понятия, что делать с Холой. Она шла рядом со вполне счастливым видом.

Закрыв дверь, я минуту или две прислушивался, пока не различил плач Глории, которая судорожно втягивала воздух между почти беззвучными рыданиями. У меня было чувство, что это Хола клыками вгрызается в мозг.

Ночь была бесстыдно прекрасна: с Гудзона долетал прохладный ветер, в Нью-Джерси мерцали огни, на кладбище ворочались герои Войны за независимость. Я отмел предательскую мысль присоединиться к ним.

— Это ужасно, — сказал я Холе.

«Что, папочка?»

— Ты не должна так себя вести. Это плохо.

«А что я сделала?»

— Ты очень плохо поступила. Ты покусала Глорию.

«Тут темно. Это снеговик? Ненавижу снеговиков!»

В конце концов я запер Холу на заднем сиденье автомобиля, оставив окно открытым.

— Я ненадолго, — объяснил я. — Мне нужно поговорить с твоей мамой. Подожди здесь.

«Куда ты? Стой!»

Вернувшись, я застал Глорию за круглым столом в кухне. Глаза ее по-прежнему были мокрыми, но она больше не плакала. Ее спокойствие ужасало. Она даже не спросила, куда я дел собаку, — ей было все равно.

Я сел напротив, сам перепуганный до полусмерти, и Глория подняла на меня горящий взгляд. Так мог бы смотреть адвокат, столкнувшийся со случаем, который уже встречался в его практике.

Дыхание Глории было коротким и прерывистым.

— Снова астма? — спросил я, когда молчать дальше стало невыносимо.

— Я боюсь собственной собаки, — сказала она. — раньше я не хотела это признавать, но это правда. Неважно, что я делаю. Я больше не…

Конец фразы потонул в новых рыданиях.

Придвинув стул поближе, я попытался обнять жену за плечи, но она скинула мою руку, и я подумал: «Пожалуйста, не бросай меня. Только не сейчас. Не сейчас, когда все начало меняться».

Если вам хочется иметь что-то, чего никогда не имели, приходится делать то, чего никогда не делали.

— Мы возобновим тренировки, — сказал я, осененный внезапной идеей. — Теперь я тоже буду на них ходить. Мы будем делать все-все домашние задания. Раньше я говорил, что это глупости, но…

— Это не сработает. Никогда не работало.

— Я… Я найму кого-нибудь, чтобы выгуливать собаку. Тебе не придется ничего делать. По утрам я буду гулять с ней сам, а на вечер мы кого-нибудь пригласим.

Глория покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Я в состоянии выгулять собственную собаку. Иначе неправильно.

— А как насчет монахов? — предложил я, имею в виду монахов Нового скита — легендарных дрессировщиков и авторов книг по собаководству, которые, как я знал, занимались реабилитацией. — Или того парня из телевизора? Как его… Собачий гипнотизер? Мы можем послать ее в какой-нибудь лагерь. Мы ее… перепрограммируем.

Глория вскочила — стул с металлическим грохотом полетел на пол — и метнула в меня яростный взгляд из серии тех, которыми я всегда восхищался. Разумеется, за исключением случаев, когда он был направлен на меня.

— Дело не только в собаке, Марти. Во всем остальном тоже. В тебе.

— Во мне?

— Ты законченный эгоист. Думаешь, что страдаешь… Несчастный… Ты перестал пить — отлично, большое достижение. Но ты даже на меня не смотришь. И на Холу. Ты нас вообще не замечаешь.

— Но я… Я не…

— А мне каково, а? Как ты думаешь? Годами жить с человеком, который даже не здесь? Ты не был буйным пьяницей, и на том спасибо. Но ты не замечал меня слишком долго. Мне тоже больно. А теперь… Теперь еще и собака взбесилась. Я хотела ее купить… — Снова слезы. Но на этот раз она закончила фразу: — Я хотела ее купить, потому что тебя никогда не было дома. Она. Должна. Была. Стать. Моей. Подружкой.

Я молча смотрел, как Глория вздрагивает, вытирая слезы тыльной стороной ладони и пытаясь успокоить дыхание. Я хотел ее обнять. Но она меня ненавидела.

А затем она сказала:

— Я больше не могу. Наверное, я все еще тебя люблю. Но это… Это слишком.

Вот и все. Ночной кошмар обернулся реальностью.

Я начал что-то говорить, но она оборвала меня и вышла из кухни. Хлопнула дверь. Я не мог тронуться с места, пока не услышал ее шаги на лестнице. Только тогда я выбежал из квартиры.

Мы вместе дошли до машины, припаркованной на набережной. Пару раз я пытался заговорить, но жена меня останавливала. Безнадежно… Более страшного момента в своей жизни я не припомню. Казалось, что я стою с закрытыми глазами посреди оживленной магистрали.

О том, что Хола заперта в машине, я вспомнил слишком поздно. Глория первой увидела ее силуэт на заднем сиденье.

— Поводок у тебя? — спросила она.

— Он все еще на ней.

— Убери собаку.

— Послушай, — начал я внезапно севшим голосом. — Я… я отвезу ее в приют. Завтра же. Она того не стоит…

Глория покачала головой. Я не понял, что она имела в виду.

Отключив сигнализацию, я открыл заднюю дверь, и Хола выпрыгнула из машины, сияя глазами и радостно виляя хвостом. На ее морде застыло трагикомическое выражение. Оно отличается от просто комического,которое легко распознать по приподнятым уголкам рта.

— Пока, — сказала Глория и села в машину.

Мы с Холой стояли на тротуаре и смотрели, как она уезжает прочь по мосту Джорджа Вашингтона.