Плоды зимы

Он замолчал. Однако отец чувствовал, что он чего-то недоговаривает. До войны Вентренье был выбран в муниципалитет от Народного фронта. Он был немногим старше Поля Дюбуа, и отец знал, что они не в ладах. О Поле, верно, и хотел поговорить Вентренье. Если это так, то уж лучше, чтобы это было с глазу на глаз, но если присутствие матери может помешать ему высказаться, тогда пусть уж она скорее сойдет вниз. Как можно скорее.

Отец прислушивался. Тревога его росла. Вентренье сказал:

— Мы переживаем жестокое время, папаша Дюбуа. Война — это всегда не сладко. Но мне кажется, война сама по себе меньшее зло, чем теперешнее положение, когда французы грызутся между собой.

На лестнице послышались шаги. Вентренье замолчал, и отец вздохнул с облегчением.

Когда Жюльен вошел, Вентренье встал и пожал ему руку.

— Фу ты, черт, — сказал он, расхохотавшись, — твоя мать говорила, что ты стал художником, но не сказала, что и наружность у тебя теперь совсем как у настоящего художника.

Жюльен пожал плечами.

— Это главным образом чтобы меня не узнали.

— Я бы хотел, чтоб он сбрил бороду, — сказал отец.

— Ни в коем случае, — возразил Вентренье. — Не скажу, что в таком виде он не обратит на себя внимания, но должен признаться, что, встреться он мне на улице, я бы его не узнал. Этак он совсем другой, ведь мы привыкли, что волосы у него подстрижены бобриком и походка спортсмена.

Отец попытался настаивать, правда, нерешительно, это, мол, ни на что не похоже, но Вентренье перебил его.

— Даже если бы он захотел расстаться с бородой, — заметил он, — я бы не посоветовал делать это сейчас. Он очень загорел, и, когда обреется, это сразу будет заметно. Вот тогда-то и подумают, что этот молодой человек решил изменить свою внешность.

Отец устало махнул рукой. Решительно все сейчас идет кувырком.

Жюльен пошел в столовую за стулом, все сели. Мать подала Вентренье рюмку виноградной водки; отпив глоток, он сказал:

— Теперь такую не часто выпьешь.

— У меня было запасено несколько литров, — сказал отец, — но боюсь, что до конца войны не дотянуть.

— Как знать! — заметил Вентренье. — В Италии и в России дела у фрицев не блестящие.

Он помолчал, потом выпрямился и посмотрел на Жюльена.

— Ну, так что же ты намерен предпринять? — спросил он.

— Пока что мне и здесь неплохо.

Вентренье покачал головой, очень медленно, раза два-три, и только потом ласково сказал:

— Нет, мальчик. Это невозможно. Нельзя жить в таком маленьком доме — в один прекрасный день тебя обязательно нащупают. Можешь скрываться где угодно, только не здесь.

— Но если никто на меня не донесет! — возразил Жюльен почти вызывающим тоном.

Вентренье грустно улыбнулся и опять покачал головой. Он вздохнул:

— Да, конечно… Но дело не только в этом. Ты, видно, немножко веришь в чудеса.

Жюльен собирался возразить, но Вентренье остановил его, подняв руку, и продолжал твердым голосом:

— Я не говорю, что кто-нибудь захочет выдать тебя со злости, но по глупости может. Или из зависти. Ты забываешь, что очень и очень многих твоих сверстников отправляют в Германию на принудительные работы. Ты забываешь, что других мобилизуют на охрану дорог или на работу здесь, на заводах. Их родители, возможно, не хотят, чтобы они уезжали, и, узнав, что кто-то скрывается, они могут, пусть и не желая того, ему повредить, сболтнуть что-нибудь, не подумавши.

Он замялся, посмотрел на отца, потом на мать, а затем медленнее и тише, словно сожалея о том, что вынужден это сказать, прибавил:

— А кроме того, есть полиция и петеновская милиция… У них повсюду глаза и уши.

Отец опустил голову. Наступила долгая пауза, только потрескивали в плите дрова. Отцу хотелось крикнуть Вентренье: «Ты же все-таки не думаешь, что Поль на него донесет!..»

Однако он не решился это сказать. Он только пробормотал:

— А если ему объявиться… Если сказать…

Вентренье прервал его.

— Нет, нет, папаша Дюбуа, — сказал он с усмешкой, которая больно задела отца. — Держаться от всего в стороне — этого запретить, конечно, нельзя, но не можете же вы не знать, что творится. Я не собираюсь утверждать, что все сторонники правительства Виши мерзавцы, среди них могут быть и честные, но обманутые люди. А те, кто в ихней милиции… Нет, нет, эти…

Должно быть, он удержался и не произнес последнего слова, боясь обидеть отца. Но отец понял. Он с трудом совладал с раздражением. Ему хотелось сказать, что все это его не касается, что теперь он уже не несет ответственности за действия своих сыновей. Один уже не молод. Другой всегда был далек от него. А потом, в свое время он, отец, был солдатом. Сейчас война. Все правительства, весь свет — вот кто в ответе за эту неразбериху!