Плод воображения

Зато сейчас Нестор мог проверить, чего стоит позитивизм, увлечение которым он тоже когда-то пережил. Он выбрал здание — по виду общественное, с ажурной вышкой на крыше, напоминавшей уменьшенную опору линии электропередач, — и направился к нему в ускоренном темпе, потому что холод уже пробирал до костей. Каждый шаг сопровождался тихим хрустом: казалось, что он наступает на панцири дохлых насекомых.

Помимо прочего, Нестору не нравилось демаскирующее звуковое сопровождение. В незнакомых местах он предпочитал появляться незаметно, чтобы иметь возможность так же незаметно исчезнуть. В данном случае исчезнуть было не в его силах, и поэтому некоторое время он чувствовал себя посреди голой площади, которую пересекал, тараканом на столе. Что и говорить, «столешница» показалась ему гигантской, а секунды — долгими, как проповедь дряхлого патриарха.

Оглянувшись, он обнаружил, что не оставляет следов — под ногами было слишком много битого стекла. Нестор не мог взять в толк, откуда оно взялось. Не с неба же свалилось. А почему, собственно, нет? И он представил себе картину поистине библейского размаха и жестокости: с разгневанных небес падает стеклянный град, рассекая и калеча грешников, тщетно пытающихся спастись, заливающих землю кровью, окрашивающих в багрянец камни и воду. Раздробленные в миллиардах призм отражения яростного солнца слепят, словно лазеры в каком-нибудь гребаном танцевальном клубе, а стоны несчастных и проклятых глохнут в звоне разбивающихся осколков. М-да, это будет почище запрещенных к применению стреловидных поражающих элементов, но ведь на небесах не подписывают конвенций…

Как бы там ни было, до здания он добрался на своих двоих и двинулся вдоль стены в поисках настоящего входа. То, что выглядело дверью с расстояния ста, пятидесяти и даже двадцати шагов, на деле оказалось фальшивкой, чем-то вроде фрески на выглаженном участке стены, причем детали были намалеваны со всеми подробностями, включая «серебрение» лунным светом и тени. Нестора это немного озадачило, хотя он и был дитя цивилизации, где видимость ценилась гораздо выше содержания. Он даже потрогал стену, проверяя, не подсовывают ли ему голограмму — в таком случае ему следовало бы поцеловать Ариадну в несуществующую задницу. Но нет, стена была твердой, холодной и покрытой налетом вещества, которое у него почему-то ассоциировалось со сгустившимся тленом. Пытаясь очистить пальцы от этой благородной мерзости, он потер ими о куртку — оставшееся пятно слабо светилось, будто фосфоресцирующий циферблат наручных часов.

И тут Нестор спиной ощутил чье-то присутствие.

93. Кисун: «Добро пожаловать!»

Они пересекли Периметр ночью и под утро вошли на северо-западную окраину города. Кисуна сопровождал неразговорчивый малый по кличке Дюшес. Это был человек Могилевича, навязанный ему понятно с какой целью, но под благовидным предлогом. Впрочем, Кисун не возражал. Как бы ни обернулось дело, лишняя пара рук не помешает. Он прикинул, что можно будет использовать Дюшеса в зависимости от обстоятельств, а кроме того, не сомневался, что в крайнем случае сумеет избавиться от «опекуна».

Он шел налегке, эксплуатируя один из немногих плюсов наличия эскорта. В его присутствии Дюшес получил от Казимира приказ безоговорочно ему подчиняться — разумеется, во всем, что не наносит ущерба интересам самого Могилевича. Кисуну это сильно напоминало какой-то из законов роботехники (он не помнил точно — какой), а вообще-то хотелось посмотреть, как Дюшес, явно не обремененный излишками интеллекта и вряд ли осведомленный об истинной опасности миссии, будет блюсти интересы хозяина.

Сейчас он послушно тащил две большие сумки с личными вещами и кое-каким снаряжением. По дурацкой легенде, предложенной Могилевичем, они были диггерами, решившими исследовать старые подземные ходы под городом. Кисун опять-таки не возражал. Ему было всё равно, под какой личиной — диггера, рыбака, клоуна из цирка-шапито, — лишь бы побыстрее добраться до места и хоть что-нибудь узнать о судьбе Лизы.

Кстати, если верить собранной информации, подземные ходы в городе действительно были, а вот относительно их возраста и происхождения ни малейшей определенности не наблюдалось. Упоминаемые с середины восемнадцатого века, обложенные кирпичом, аналогов которого больше нигде обнаружить не удалось, без следов копоти, просачивания воды или повреждения кладки, ходы представляли собой сплошную загадку. Никто не брался хотя бы приблизительно оценить их общую протяженность, потому что ни один ход не был исследован дальше чем на пять километров от места выхода на поверхность. Найденные людьми Могилевича старые, выполненные на любительском уровне, карты были приблизительными, за пределами трехкилометровой зоны — условными, и вызывали столько же доверия, сколько прогноз погоды.