Плюшевый мишка

До конца недели он не встречал нигде Плюшевого Мишку и, только столкнувшись с девушкой в палате у больной, догадался по ее акценту, что она из Эльзаса и в Париже недавно.

Она залилась румянцем, не смея взглянуть ему в лицо.

И он почему-то был уверен, что она не сердится на него, напротив испытывает к нему благодарность.

Как почти весь персонал клиники, она работала неделю в дневную смену, неделю — в ночную. Когда настала ее очередь ночных дежурств, Шабо подстерег удобный случай. Разумеется, они встречались в коридорах и в палатах. Она, со своей стороны, тоже делала все, и чтобы их почти несбыточная встреча повторилась. И тем не менее это произошло только через месяц.

Когда он во второй раз подошел к ее постели, лукавое выражение ее лица убедило его, что она не спит. И ни один из них не сказал ни слова, может быть, из опасения, что их услышат, но под конец она все же открыла глаза и, когда он уже уходил, схватила его руку и поцеловала ее.

На той же неделе им еще дважды представился случай, две ночи подряд, и никогда еще Шабо не чувствовал в себе такой легкости. Для него это было чудом, нежданным подарком — первым щедрым подарком за всю его жизнь, ему даже случалось два-три раза украдкой забежать в комнату сына, чтобы погладить по головке плюшевого медвежонка, которого Давид все еще держал в игрушках.

В следующую неделю он не встречал эльзаску в клинике ни днем ни ночью, а спросить о ней не посмел. У персонала определенный график летних отпусков, и вполне вероятно, что она была в отпуске.

Однако он что-то заподозрил и порой незаметно наблюдал за Вивианой, пытаясь найти в ней какие-то перемены, хотя бы незначительные. Та, со своей стороны, тоже, по-видимому, изучала его, и когда их взгляды встречались, она первая отворачивалась.

Он выждал три недели, прежде чем обратиться — не к секретарше, нет! а к мадмуазель Роман:

— А что произошло с той молоденькой санитаркой с эльзасским акцентом?

Он произнес слова небрежно, уголком рта, как бы не придавая значения такой мелочи, и реакция директрисы поразила его.

У нее был такой вид, точно она с неба свалилась, затем вдруг сделалась ужасно подозрительной:

— А разве вам мадмуазель Вивиана ничего не говорила? Ведь именно она получила об этой особе самые неблагоприятные сведения и сообщила мне, что на прежнем рабочем, месте та проявила себя непорядочно. Я думала, вы в курсе. У меня даже сложилось впечатление, что именно вы распорядились рассчитать ее.

Стоило ли предъявлять претензии Вивиане? Он предпочел промолчать. Директриса, вероятно, поставила ее в известность об этом разговоре, и, таким образом, каждый из них знал, что другой все знает. Внешне в их отношениях ничего не изменилось, и много раз, вместо того чтобы вернуться домой, он проводил остаток ночи у Вивианы, на Сиамской.

С нею у него было все-таки еще не так, как стало с Кристиной. Что-то очень неясное по-прежнему связывало их — то ли своего рода сообщничество, то ли просто Шабо испытывал постоянную потребность в том, чтобы рядом с ним всегда кто-то был, а искать другого спутника было лень.

И перед нею он тоже виновен, как виновен перед женой: ведь из-за него Вивиана никогда не знала, что значит жить нормальной жизнью — по крайней мере в глазах людей. Он был преступником по отношению и к детям, и к Плюшевому Мишке, и, в конечном счете, ко всем людям — хотя бы потому, что представал пред ними совсем другим человеком, не таким, каким был в действительности.

Он жил среди них, но не с ними. Именно потому, что он был сам по себе, не имея никого близкого, ничто не помешает ему в один прекрасный день уйти, когда жизнь станет совсем уж невыносимой.

И потому он не вмешался в то утро, когда, стоя у этого самого окна, увидел, как его эльзаска входит в ворота и подымается по ступеням; в тот день, в обычной городской одежде, она была похожа на бедную деревенскую девушку.

Он выжидал, что за этим последует, предвидя, что ей не удастся проникнуть к нему — и в самом Деле, через несколько минут она вышла.

В последний раз он видел ее спустя месяца два, вернее» едва разглядел ее в ночной тьме, сквозь струи грозового дождя. Он спешил укрыться в машине вместе с Вивианой и уже открыл дверцу, когда из тени появилось лицо; приблизился силуэт, кажется, протянулась рука — поздно! После секундного колебания он захлопнул за собой дверцу, и Вивиана включила мотор.

На сей раз секретарша уронила:

— Это интриганка.

Он промолчал. Ответить? Чего ради? Заставить Вивиану вернуться? Разыскать девушку во тьме и объясняться с нею под вспышки молний и удары грома, под проливным дождем?

Да и какие тут могут быть объяснения? Что он потом будет с ней делать? У него не было уверенности, что Вивиана так уж не права.

— Где будем обедать?

Они отобедали у Люсьена. В тот вечер он имел право на две порции мартини вместо одной, и много раз в продолжение обеда Вивиана клала свою ладонь на его руку, как он сам делал со своими пациентками, чтобы отвлечь их внимание от боли и отогнать страх.