Две ночи назад ситуация достигла апогея, когда Тоби подарил мне прелестное бриллиантовое обручальное кольцо. Он сказал, чтобы я приняла этот подарок, сказал, надеется, что я хочу принять этот подарок, но прежде я должна поговорить с тобой или написать тебе. Джон, он такой благородный мужчина, и ирония судьбы заключается в том, что при других обстоятельствах он бы тебе очень понравился, я в этом уверена.
Я не выдержала и разрыдалась в его руках, и скоро мы оба рыдали навзрыд. В результате я приняла его предложение и сказала, что в конце недели надену это великолепное любовное кольцо. Думаю, мы поженимся в июне.
Как видишь, в конце концов, я решила выйти из своей трусливой норки, пишу тебе, а не звоню, и в последние два дня я основательно засела за учебу, не хожу на лекции, практически поселившись в библиотеке, где готовлюсь к вступительному экзамену по трансформационной грамматике[76]. Но к черту Ноама Хомского[77] с его глубокой структурой! И, возможно, ты не поверишь, но каждое слово письма, которое ты читаешь, отдается болью в моем сердце.
Джон, если ты захочешь поговорить со мной (я пойму, если не захочешь), можешь позвонить мне через неделю… после того, как у тебя будет возможность всё обдумать и взвесить. Я так привыкла к твоему обаянию и твоей доброте и поэтому очень боюсь увидеть тебя в гневе и услышать твои обвинения. Но решать тебе, и я должна «принять тебя таким, какой ты есть». Но тебе нужно время, чтобы успокоиться и выпустить пар, и мне тоже нужно время. Ты получишь это письмо числа одиннадцатого. Я буду у себя с 19–00 до 21–30 с 18-го числа по 22-е, одновременно желая, чтобы ты позвонил, и, боясь этого. До той поры не звони, надеюсь, ты меня поймешь. И я знаю, ты поймешь, ты, который всегда был самым понимающим мужчиной, несмотря на свое постоянное самобичевание.
И еще одна вещь, мы с Тоби в этом единодушны: не принимай скоропалительных решений вроде запрыгнуть на самолет и «понестись навстречу золотому западу». Если ты решишь это сделать, ты меня не увидишь. Я не готова встречаться с тобой тет-а-тет, мои чувства все еще непрерывно меняются, а мое представление о самой себе находится в переходном периоде. Мы еще увидимся, обещаю. Могу я взять на себя смелость и сказать, что надеюсь увидеть тебя на нашей свадьбе? Я уже взяла на себя такую смелость, раз только что об этом написала.
О, Джон, я на самом деле люблю тебя и надеюсь, что это письмо не причинило тебе слишком много боли. Я даже надеюсь, что Бог милостив, и ты нашел свою «половинку» за последнюю пару недель. В то же время, пожалуйста, помни, что ты всегда (всегда!) будешь иметь для меня значение.
С любовью,
P.S. И как бы банально это ни прозвучало, но говорю от чистого сердца: надеюсь, мы всегда будем друзьями.
Роджер, я буду официален в этом сообщении, потому что это действительно заявление об увольнении, по форме оно заполнено или нет. В конце рабочего дня я ухожу из издательства. Как только я допишу эту записку, начну собирать свои вещи с рабочего стола. Я не хотел бы оглашать причины своего ухода, они — личного характера. Конечно, я понимаю, что увольнение без предварительного уведомления является дурным тоном. Если ты примешь решение поднять вопрос на уровне корпорации «Апекс», я заплачу разумную компенсацию. Сожалею, Роджер. Я глубоко уважаю тебя, но у меня нет выбора.
Я не вел дневник с одиннадцати лет, с тех пор, как моя тетушка Сьюзен, покойная уже много лет, подарила мне на день рождения небольшой карманный дневник. Это была дешевая вещичка, как и сама тетушка Сьюзен, как мне теперь кажется.
Я вел тот дневник почти три недели (по большей части не вел). В этот раз я, наверное, продержусь еще меньше, но это неважно. Это была идея Роджера, и иногда ему в голову приходят хорошие идеи.
Я выбросил свою книгу; о, только не подумайте, что я картинно швырнул рукопись в камин, ознаменовав тем самым самовозгорание «моей первой серьезной любви». На самом деле, я пишу первую (и, возможно, последнюю) запись в дневнике на обратной стороне страниц из рукописи. Но, так или иначе, избавление от романа не имеет никакого отношения к этой записи, которая выглядит, словно омертвевшая кожа. Роман развалился в один день, как та чудесная одноконная коляска[78]. Возможно, единственно хорошее, что можно было найти в катастрофическом по своему содержанию письме Рут, состоит в том, что оно положило конец моим грандиозным литературным амбициям. «Месяц май», произведение Джона Эдварда Кентона, рассосалось, как вульгарная девица.