Плюс один стул

Ему тогда тоже пришлось не сладко – поскольку Евдокия Степановна лежала пластом, наотрез отказавшись от госпитализации, но согласившись на приходящую медсестру, Петя столкнулся с бытом. Нужно было обслуживать хотя бы себя. И опять на выручку пришел Сашка, который, зайдя проведать друга, ушел и вернулся с матерью, отцом и дядькой. Пока отец колол дрова для печки, дядька ремонтировал крыльцо, которое «каши просило» и давно стояло покосившимся, Сашкина мать хозяйничала на кухне – варила борщ в кастрюле размером с таз, жарила пирожки, лежавшие грудой на подносе. Сашка в это время уволок Петю в ванную и учил его стирать носки и трусы. У Пети не получалось – он ныл и говорил, что можно включить стиральную машинку, но Сашка не сдавался. Заодно заставил Петю перестирать постельное белье, которое они выжали в четыре руки, и помыть полы во всем доме. Сам Сашка проворно таскал воду, помогал матери мыть посуду и делал все ловко, споро и умело.

А Петя чуть не плакал. Да чего уж говорить – плакал, утираясь мокрой тряпкой. Сашкина мать решила, что он оплакивает бабушку. Сашка цыкнул на него, мол, чего нюни развел, мой давай быстрее. Подумаешь, делов-то. А Петя плакал от того, что сейчас с ним опять Сашка и его семья. И они вместе пришли на выручку. А его отец, мама – не пойми где. Их нет. Даже не позвонили, чтобы узнать, как он там с бабой Дусей. Петя плакал и проклинал родителей самыми страшными словами. Он тер тряпкой пол и мечтал о том, чтобы у тети Марины выпали все волосы, а отец заболел самой страшной болезнью. Про мать Петя так ужасно думать не решился, но пообещал никогда с ней больше не разговаривать. Ни за что. Даже если она будет умолять.

Тогда Петя понял, что такое настоящие ненависть и боль. Он даже обиделся на бабу Дусю, которая любила его отца. За что любила? Чем восхищалась? Тем, что его нет рядом? И что он даже гвоздь вбить не может? А мама? Почему баба Дуся не позвонит дочери и не призовет ее к ответу? Не велит ей приехать, встать к плите и нажарить таких же вкусных пирожков, какие жарит Сашкина мама? Почему Евдокия Степановна лежит, отвернувшись к стенке, и только стонет?

За ужином, когда все дела были закончены и Сашкина мама накормила с ложечки бабу Дусю, Петя подошел к ней и спросил:

– Можно я у вас поживу? Временно.

Как он осмелился задать такой вопрос, сам не знал. И ответ Сашкиной мамы его потряс.

– Нет, нельзя, – ответила она, хотя Петя был уверен, что его прямо сейчас пригласят в дом.

– Почему? – Петя прекрасно знал, что спрашивать «почему» – неприлично.

– Потому что ты должен жить в своей семье, – ласково, но твердо ответила Сашкина мать. – На тебе теперь баба Дуся. Как ты ее оставишь? Нельзя. Она твоя семья.

И Петя снова заплакал от ощущения безнадежности, оттого, что ему отказали, что он не сможет жить так, как Сашка, – есть борщ и уминать пирожки. Сашкина мать привлекла его к себе и погладила по голове.

– Ничего, все пройдет. Вот увидишь, – приговаривала она. И Петя, как маленький, хлюпал носом, вымочив ее домашний халат слезами и соплями, – завтра проснешься и будет уже полегче. А послезавтра еще легче. И не заметишь, как все забудется. Так быстро, что ты даже удивишься. Надо только потерпеть. Боль она никогда не бывает все время больной. Как с разбитой коленкой. Сначала поболит, потом утихнет. Расковыряешь, опять будет болеть. Не будешь трогать – заживет потихоньку.

Сашкина мама говорила, как будто пела колыбельную. Петя мало что понял из ее монолога – он уснул. Но про разбитую коленку и то, что он должен жить в своей семье, запомнил на всю жизнь. Сашкина мама оказалась права – уже утром, хорошо выспавшись (даже не помнил, как оказался в своей кровати – наверное, его перенесли), он вышел на кухню и увидел бабу Дусю, которая жарила яичницу. Все было как прежде. И Евдокия Степановна была прежней. Почти.

Только вот кого считать семьей, Петя так для себя не решил. Ему было стыдно за вчерашние проклятия в адрес папы и мамы. Он злился на свои детские слезы обиды и зависти – да, банальной зависти к Сашке, у которого была семья.

– Сегодня Сережа должен приехать, – сообщила баба Дуся, и у Пети опять все внутри заболело. Евдокия Степановна встала не ради него, не ради внука, а ради зятя. Она оделась, умылась, хотя еще вчера лежала на кровати и выла. Петя думал, что баба Дуся выздоровела, чтобы он не страдал. А оказывается, он тут был совсем ни при чем.

– Где он вчера был? – буркнул обиженно Петя.

– Не мог, значит.

– Когда надо, он никогда не может.

– Не смей так про отца говорить, – одернула его баба Дуся. – Каким бы он ни был, он твой отец. Прояви уважение.

– Не буду, – заорал Петя как полоумный, – не буду, не хочу! Он мне никто! У него есть другие дети, а я ему только мешаюсь! Он меня ненавидит, потому что вынужден деньги мне давать! Ненавижу его!

Евдокия Степановна выронила вилку, которая с глухим стуком упала на пол.

– Ты что ж такое говоришь? Кто тебя надоумил? Откуда ты такие слова-то взял? – Баба Дуся присела на край стула.