«В таверне были шум и суета…», вспомнились мне слова знаменитой песни, когда я вошел в бар. Я никак не мог понять, отчего тут стоял такой хай, пока не взглянул в направлении дальнего левого угла — там, где должен был находиться Жунт, если он, конечно, уже ни ушел, расценив мое опоздание как неуважение к его персоне.
Жунт не ушел. Он сидел, как и обещал, один за столиком, в красной майке с тремя семерками. И на ней, из-за ее цвета, совсем не были видны следы крови, которая довольно насыщенным ручейком стекала по лицу, шее и телу из пробитого черепа.
— Что здесь произошло? — спросил я у немного знакомого мне бармена: обычно он наливал нам с Толяном пиво, когда мы заходили в «Белый медведь».
— Замочил беднягу из пистолета какой-то пацан. Наверно, тот самый маньяк, о котором в газетах пишут.
Посетители между тем шумели и охали, но никто почему-то не решался подойти к телу — наоборот, народ стал быстро покидать бар.
Народ всегда прав, подумал я, и мне следует взять с него пример.
— Ирина, такими вещами не шутят, — тихо произнес доктор, не отрывая глаз от пистолета, который девушка этак небрежно, без видимой цели покручивала в руках. Его стало знобить и от холода, поскольку он был все еще раздет, но больше от страха и даже, скорее, от ужаса.
— Ты что, Вован, и вправду подумал, что я решила тебя прямо на месте кончить? Гляди, как трясешься-то весь. Не бойся, док, — мне тебя мочить нет никакого интереса. Да и нужен ты мне еще. — Она положила «вальтер» в сумку. — Одевайся, Вован.
Владимир Евгеньевич стал медленно натягивать одежду на мокрое тело, то и дело настороженно посматривая на Ирину, которая в свою очередь тоже одевалась.
— Раньше я как работала? — деловито поясняла она, доставая из все той же сумки расческу и зеркальце. — Шлепнешь кого-нибудь в кафе, и сразу на мотоцикл. Но на нем долго ехать нельзя — засекут и перехватят. Где-нибудь в районе Черкизовского рынка я оставляла свой мини-вэн «Мерседес» — там, у торговых рядов, много всякого транспорта, и никто на тебя особого внимания не обращает. На байке я подъезжала к «мерсу» и загружала в него через заднюю дверь свой «Судзуки». Для удобства погрузки я даже в одном автосервисе заказала, чтобы к мини-вэну приделали небольшую платформочку на шарнирах. Знаешь, как на эвакуаторах? Ну, поменьше только. С «мерсом», однако, пришлось расстаться, — грустно вздохнула девушка. — Потому и нужна мне твоя «Волга». Я бы в этом деле и без тебя обошлась, но в багажник твоей тачки мне мой «Судзуки» одной не погрузить. Байк этот хоть и компактный, весит всего двести кэгэ, но мне и столько не потянуть. А вот вдвоем — в самый раз, — и Ирина весело подмигнула Владимиру Евгеньевичу, озноб у которого уже прошел, но вид доктор имел совершенно убитый.
— И в кого же ты все-таки здесь стрелять собираешься? — Дерябин, собравшись с духом, попытался провести с маниакальной убийцей нечто вроде воспитательной работы. Как когда-то на парткоме. Для чего взял подчеркнуто укоризненный тон. — В деревенских баб с мужиками?
— Зачем же? Мне в кайф мочить только тех, кто слишком жизнью своей доволен. Вот мне жить неинтересно, а кому-то интересно. Почему так? Разве это справедливо? Вот всадишь пару маслин в его довольную харю, и мне тоже становится жить интересно.
— В здешних деревнях людей, о которых ты говоришь, нет, — назидательно пояснил Владимир Евгеньевич. — Тут живут крестьяне, работающие от зари до зари. И если получают удовольствие — то только ближе к ночи от стакана самогона.
— Это ты брось, док, и тут хватает местных аристократов. В любой деревне по десятку кирпичных особняков сыщется, где во дворах стоят джипы, «мерсы» да бумеры.
— И что с того? Разве у тебя не было своего «мерса»? Ты, однако, все равно оказалась несчастлива в жизни.
— Между прочим, все эти люди, у которых есть большие бабки, тоже в своей жизни хоть кого-нибудь, да убили, иначе бы у них таких денег и не было бы. Может, не самолично, но убили точно. Поверь мне, док, уж я знаю, о чем говорю. Покрутилась в этих высших сферах. — Она закончила причесываться и уложила предметы туалета в сумку. — Ну, ты готов, док? Тогда пошли.
Однако Дерябин оставался стоять на месте, и, хотя его аргументы никакого видимого успеха не имели, а дискуссия ушла куда-то вбок, он попытался продолжить душеспасительную беседу в надежде отговорить девушку от ее безумного замысла:
— Ну и как же ты собираешься этих несчастных людей убивать? Подъезжать к их домам и стрелять через забор?
Ирина, однако, отнеслась к его явно ироническому, заданному с воспитательной целью риторическому вопросу, как к естественному желанию подельника быть в курсе деталей задуманной операции: