Пляска в степи

— Побубни мне тут еще, — воевода Крут строго поглядел на кметя, хаявшего стряпню Гостомысла. — Ты бы за повозками так приглядывал, как ложкой скребешь. Отчего две оси треснуло, тебя спрашиваю, разиня?!

— Да какой там треснуло, дядька Крут, ты чего! Вроде травили тебя, а не ослепили! — тот принялся оправдываться. — Налетели на глыбу какую-то, вот и накренилась маленько.

— Ах ты толоконный лоб, я тебя покажу, маленько! Я тебя покажу, ослепили! — воевода замахнулся на него ложкой, и радостные кмети загоготали. — Не дружина, а ротозеи, один другого дурнее!

— Видать, ты прям совсем оправился, воевода!

Прыснув в ладонь, Звениславка покосилась на князя. Тот слушал перепалку воеводы и кметей, нахмурившись. За все время, проведенное в пути, ее будущий муж не сказал ей и пары слов. Даже ранним утром перед самым их отъездом, когда защелкивал на ее запястьях новенькие серебреные обручья — Звениславка узнала работу дядькиного кузнеца Могуты.

— Расскажи какую-нибудь историю, дядька Крут!

Задумавшись, Звениславка пропустила, как кмети принялись просить воеводу развлечь их любопытной басней о былых походах и свершениях. Тот упирался, будучи не в настроении, и под конец махнул рукой в сторону знахарки:

— Потешь нас ты, госпожа. По всему ясно, многое ты повидала, много, где побывала.

Дюжина лиц повернулась в сторону Зимы Ингваровны. Она хмыкнула, проницательно поглядев на воеводу.

— Басней потешить, говоришь? Знаю одну такую, да. На севере, в далекой стране норманнов, жил удачливый конунг. Из каждого похода он возвращался живым и с богатой добычей. Он выстроил на земле крепкий Длинный дом, а по фьордам мимо ледников его мчал огромный драккар. Многие завидовали его удаче и его дому: жена родила ему красавиц-дочерей и сына, которого конунг с пеленок брал с собой на драккар, и на шаткой палубе мальчишка держался увереннее, чем на твердой земле. В один из дней те, кто завидовали ему, вероломно напали на него дома, нарушив и поправ все законы гостеприимства. Клятвопреступники вырезали всех до единого в Длинном доме и подожгли его, и дети конунга, которых отец отпустил на зимнюю рыбалку, вернувшись домой на другой день, нашли лишь черное пепелище на белоснежном берегу подле залива.

Все, кто слушал знахарку, затаили дыхание. Тишину нарушал лишь ее голос и тихий треск костра. Даже князь смотрел на нее, не отводя взгляда.

— Осиротевшие, лишившееся дома брат и сестры подались, куда глядели глаза, — медленно продолжала госпожа Зима. — Много всего пришлось им испытать и пережить, пока не приютили их в небольшом городище. Они забыли свои прежние имена и взяли новые. Выучились говорить на чужом языке. Ничего не напоминало в них тех детей, что стояли на пепелище собственного дома, взявшись за руки и глотая горячие слезы, и смотрели на обгоревшие бревна и кости. А потом старшая сестра предала младшую, уподобившись тем клятвопреступникам, что убили ее отца, мать и всю родню. Отныне с того дня она не знала ни покоя, ни отдыха, потому что еще никогда боги не прощали убийц. Говорят, ее дух в белых одеяниях так и бродит где-то на Севере, пугая путников на лесных дорогах.

— Да… — протянул воевода Храбр, разрубив воцарившуюся тишину. — Вот так баснь ты рассказала нам, знахарка.

— Позабавила вас?

— Никогда ее не слыхал прежде, хоть вырос там неподалеку, — сказал кто-то из кметей.

— Страна норманнов — суровый край, — госпожа Зима пожала плечами. — И не такое случалось.

— Довольно на сегодня, — князь оборвал ее на полуслове. — Довольно басен, изрядно засиделись мы нынче. Выдвигаемся с восходом солнца, — он встал, одернув полы плаща, и кмети поднялись ему вслед.

Но они не спешили расходиться и, дождавшись, пока князь отойдет от костра, расселись вновь, разом заговорили. Токмо отрок Горазд пошел за своим господином.

— Нам тоже пора уже, — Звениславка осторожно тронула знахарку за плечо. Ей казалось неправильным засиживаться у костра, если князь уже ушел.

— Идем, дитятко, — кивнула та.

Палатку для женщин поставили в самом центре лагеря, окружив ее менее пышными и громоздкими палатками кметей. Даже у князя была меньше, а ведь он делил ее со своим воеводой да отроком, спавшим у входа.

Драгомира Желановна уже спала, укрывшись плащом с головой, а вот чуткая Устя проснулась, заслышав их шаги. Она развязала Звениславке шнуровку на платье и помогла умыться принесенной из ручья водой.

— Князю твоя баснь пришлась не по нраву, госпожа, — сказала Звениславка, когда они улеглись.

— Он князь, — судя по голосу, знахарка улыбалась. — Ему нет дела до басен чужой женщины.

— И все же он осерчал.

Звениславка натянула повыше плащ и закрыла глаза. Чем дальше они уезжали на север, тем прохладнее становились ночи. Вот-вот они покинут степь и выедут на широкий трактат, название которого она не запомнила. Их путь будет пролегать сквозь густой лес, а после они обойдут дальней дорогой гиблые болота. Каждый новый день будет холоднее минувшего, и через пару седмиц в Ладоге они встретят осень, и деревья окрасятся в золотисто-багряные цвета.