Пляска в степи

Чеслава всхлипнула в самый последний раз и провела тыльной стороной ладони по уже сухой щеке. Что с ней творилось, она и сама не разумела. В груди то делалось холодно и пусто, словно на заснеженном поле глубокой зимой, а то вспыхивал жар, да посильнее, чем в докрасна растопленной бане, и делалось трудно дышать. И мыслить она складно совсем не могла уже, в голове полная сумятица была. Сердце ухало куда-то вниз, аж к пяткам; али же принималось стучать быстро-быстро, как после долгой скачки верхом.

Немного успокоившись и умывшись прохладной водицей из ушата, который стоял подле дверей в конюшню, Чеслава вернулась во двор. Собой она володела уже чуть получше, из жара в холод уже не так шибко ее бросало. Заметив слонявшихся без занятия, скучавших в теньке мальчишек из детских, она решительно направилась к ним, закатав по локоть рукава рубахи.

Они же, завидевшие ее появление, загомонили, принялись толкать друг друга локтями и подниматься на ноги с бревен и земли. Среди них Чеслава приметила и парнишек сотника Будимира. Старшенький из двух крепко сдружился с младшей княжной — еще одна забота.

— Ну что, мальцы, охота вам на мечах поупражняться?

Их довольные лица и громкие крики послужили ей ответом.

Почти до самого вечера, до часа, когда солнце начало золотить землю косыми, предзакатными лучами провозилась Чеслава с мальчишками. Всласть с ними наскакалась да умаялась. Самое то было, добрая усталость лучше всего дурную голову прочищала.

Закончили они, услыхав голоса стоявших в дозоре кметей: в терем возвращался сотник Стемид. Взмыленная, извалявшаяся в пыли малышня бросилась к воротам встречать его отряд, а Чеслава, проводив их добродушной усмешкой, пошла к бочонку с прохладной колодезной водицей: и сама она порядком уморилась, от напора детворы обороняться-то.

Из терема кликнули князя, и тот велел протопить хорошенько баню — для уставших путников после долгой дороги лучше и помыслить ничего было нельзя.

Утираясь рушником, Чеслава с затаенной тревогой поглядывала на лицо Стемида. Но, по всему выходило, привез он в терем добрые вести. Князь, выслушав его, заулыбался, и от сердца у воительницы отлегло. Довольно этой весной выпало Ладоге всяческих горестей. Еще неведомо, какими будут зима и осень — поля-то толком и не распахали. А те, что распахали, Святополк пожег…

— Собирайте пир! — громко велел князь, и к Чеславе сызнова вернулось тягостное, сосущее ощущение в животе.

Коли в гриднице будет пир, позовут ведь всю дружину. Слабовольно помыслила, может, сказать, что захворала она? В клети остаться, чтобы на лавках с кметями не сидеть. Ведь едва-едва на сердце все улеглось хоть малость.

Но так смалодушничать Чеслава не могла и потому, как пришел час, уселась за стол наравне с дружиной, поближе к князю да старшим гридням. Как в терем после похода на хазар вернулись, Ярослав Мстиславич ее всячески привечать стал, за свой стол сажал.

На Горазда Чеслава старалась не смотреть, а тому, как нарочно, место выпало как раз напротив, считай, лицом к лицу сидели. И он с нее взгляда не сводил.

Много занятного рассказал сотник Стемид — скрывать было нечего, потому Ярослав Мстиславич и дозволил со всей дружиной поделиться.

Оказалось, что не обманула черноводского князя хазарская девка. И впрямь приходилась она дочерью воеводе Багатуру, и впрямь ведала, где прятался ее отец. Как и обещала, привела черноводскую дружину прямиком к его тайному стану.

Лишь в одном солгала она, и до самого конца никто о том не догадался. Попросила она у черноводского князя дозволить ей с отцом наедине поговорить, когда того связали да в собственном шатре бросили. Буян Твердиславич, опьяненный легкой, почти бескровной победой, милостиво согласился. Ведь хазарская девка все обещания свои сдержала, да и взамен для себя ничего не просила.

И никто у нее не спрашивал, для чего она ненавистных русов к отцу привела…

— Князь Буян Твердиславич говорил, мол, ни к чему лишние разговоры с девкой вести. Им-то какова печаль, отчего та змеей уродилась и вознамерилась одна родного предать, — сотник Стемид щедро глотнул из чарки холодного кваса, чтобы смочить пересохшее горло.

Уж довольно долго он дружине про поход свой рассказывал, и все слушали, открыв рты. Даже женщины в своем углу за столом притихли: и княгиня Звенислава, и княжна Рогнеда, и жена сотника Будимира Нежана…

Страсть любопытно им про такое было послушать. Не убили ведь никого в походе, никаких горестных вестей не привез с собой улыбчивый сотник Стемид. Вот и сказ его на басню больше походил, где в самом конце дружина мед пила да жида долго.

— А она возьми и зарежь родного отца-то! — Стемид еще и чашей по столу шибанул, как договорил, и Чеслава улыбнулась, услыхав потрясенный женский вздох.

Да и отроки, что за самым дальним столом сидели, тоже тихонько загомонили. Многих смог удивить сотник.

— Чем же? — спросил кто-то.

— Чудной острой иглой. В косах своих спрятала. А хазарскому воеводе ее в шею вогнала, тот кровью своей и захлебнулся.

— А что же потом с девкой сотворили?