Плещеев

Юбилей отпразднован, а поздравительные письма Алексей Николаевич продолжал получать еще несколько месяцев. И какие письма! Василий Иванович Немирович-Данченко — молодой прозаик, поэт, считавший Плещеева своим наставником, покровителем, прислал из своего заграничного путешествия большущее послание, переполненное чувством благодарности и признательности:

«Всегда и везде чуждый эгоизму, высокомерию, самомнению, — писал Василий Иванович, — Вы не только ободряли, Вы отыскивали молодые таланты — шли им навстречу, и если история русской литературы отведет Вам, в чем нет сомнений, высокое место в ряду наших писателей, она оставит за Вами еще и почетное имя крестного отца многих наших молодых поэтов».

Старый петрашевец Николай Сергеевич Кашкин, доживающий свой век в Калуге, тоже до глубины души растрогал своим письмом.

«С искреннею радостью и живым сочувствием следил я из своей глухой провинции за всем, что относилось до празднования Вашего юбилея, — сообщал Кашкин. — Но вот в одной из них (юбилейных статей) я встретил выражение, что никто не откликнулся на призыв Ваш:

Домчатся ль к вам знакомых песен звуки,
Друзья моих погибших юных лет?[61]

И живо представилась мне та минута, когда в деревенской глуши, куда загнала меня ссылка, я с радостным волнением прочел эти слова Ваши, и из меня, не слагавшего рифмы, вылилось несколько строк, которые я поспешно отослал для передачи Вам редактору журнала, напечатавшего Ваши стихи. Сейчас эти строки попались мне под руку, и я снова, не зная Вашего адреса, посылаю их через сына своего…

Прошла пора невзгод, гоненья,
И на знакомый голос твой
Из тишины уединенья
Откликнется привет живой.

Опять поешь ты, слава богу!
Иди вперед, не унывай.
Добра и правды на дорогу
Друзей ты громко призывай.

Вперед без страха и сомненья,
И если в ком остыла кровь,
Твои живые песнопенья
Его пробудят к жизни вновь».

Что и говорить: порадовал, очень порадовал душу Николай Сергеевич. А как обогрело сердце нежное, братское приветствие Александра Николаевича Островского.

Поздравительное письмо Островского оказалось своего рода завещанием-наказом для Алексея Николаевича — через четыре месяца великий драматург скончается в своем имении Щелыково Костромской губернии. Еще раньше в Москве умер Иван Сергеевич Аксаков — другой близкий Плещееву человек. Человек кристальной честности, с гордостью заявлявший о себе, что «никаким награждениям знаками отличия не подвергался».

В некрологе «Памяти Ивана Сергеевича Аксакова», опубликованном во второй книжке «Северного вестника» за 1886 год и подписанном редактором журнала А. М. Евреиновой, говорилось: «…Помянем мы честность, искренность, беззаветную любовь к освобожденным братьям и непоколебимую веру в мощь и творческую силу своего народа дорогого нам общественного деятеля и русского патриота… Сколько раз приходилось нам слышать от него, что жизнь есть подвиг в борьбе с ложью, этим непримиримым врагом человечества, и что стремление к искренности должно стать главной задачей в жизни». Это мнение об И. С. Аксакове целиком разделял и Алексей Николаевич…

Известие же о кончине Островского буквально оглушило Плещеева: еще совсем недавно Александр Николаевич, получивший назначение на должность заведующего репертуарной частью московских театров, выглядел прямо-таки молодцом, энергия бушевала в нем — и вот такая трагическая новость… Предполагая, что похороны Александра Николаевича будут в Москве, Плещеев даже намеревался поехать на них, но потом узнал, что покойный завещал предать его прах костромской земле вблизи Щелыково, в Николо-Бережках. Однако поехать на похороны старого друга и великого драматурга России Алексей Николаевич все равно намеревался (земля-то костромская к тому же и родина Алексея Николаевича!), и только неважное здоровье — опять участилась одышка с наступлением промозглой питерской весны — помешало осуществлению такого намерения.

«Что же, Padre Плещеев, не пора ли и тебе последовать примеру друзей-товарищей?» — задавался теперь частенько таким вопросом Алексей Николаевич. «Ведь по пальцам можно пересчитать тех из нашего поколения, кто еще дюжит: Гончаров, Майков, Полонский, Салтыков… В Астрахани поселился после сибирской каторги великомученик Николай Гавриловпч Чернышевский… Как он, Николай Гаврилович, теперь? Сказывают, что здоровье его совсем подорвано… Но ум-то, наверное, гее такой же острый и подвижный? Или за четвертьвековое бремя мытарств Николай Гаврилович утратил и это свое могучее оружие?..»