Пленные

Теперь со всех кровель громко и весело раздавался говор грузинских женщин, высматривавших в охваченной казаками и пехотинцами толпе пленных — ещё недавно страшных, пугавших их трусливое воображение джигитов великого Имама Чечни и Дагестана. «Наибы-наибы! — кричали они с кровли на кровлю, различив в тёмном мареве полона красные папахи. — Наибы-наибы!» И с острым любопытством в сухих и недвижных чертах гордых пленников они спешили рассмотреть что-то, робко теснясь на кровлях и прижавшись друг к другу даже и от обессиленного врага. Так дети жмутся к матери, видя за железною решёткой могучего льва, равнодушно обдающего их огнём своих жёлтых глаз. «Наибы, наибы!» — и действительно, это были наибы, и они, не поддаваясь никакому смятению или не обнаруживая его, так же спокойно ехали на конях, как будто бы их не вёл к страшному наместнику Кавказа сильный русский конвой, а сами они в челе своих дружин направлялись к какой-нибудь кровавой победе. «Наибы, наибы!» И гордо сдвинутые на лоб над грозными, соколиными глазами папахи кидали мрачную тень на их лица. Спокойно сильные руки правили уздечками коней, и ни искры любопытства не обнаруживали дагестанские паладины, въезжая в древнюю столицу грузинских царей, в эту святыню народа, с которым и они, и их отцы, и деды вели долго неустанную, беспощадную, непримиримую войну. За ними медленно, но громко скрипя, двигались завешанные ободранными коврами арбы, громадные колёса их едва-едва вертелись в пыли, поднятой ими, серые белоканцы и хевсуры в овчинных шапках то забегали перед быками, то останавливались и направляли их палками, хрипло крича на них. Изредка приподнимался ковёр арбы, из-под него смотрела на кровли с залитыми лунным светом христианскими женщинами закутанная в белое голова лезгинки, но на ней ничего нельзя было различить, кроме больших, тёмных глаз.

— Позвольте представиться! — подошёл князь к начальнику конвоя и назвал себя. — А это мой товарищ, прапорщик Амед Курбан-Ага елисуйский.

— Войсковой старшина Куроедов.

— У нас внизу целый этаж дома свободен, — могу предложить его вашим пленным. Кто поинтереснее, разумеется.

— Тогда я к вам возьму вместе с собою трёх наибов: князя Хатхуа, из Кабарды, и из Салтов — Джансеида и Селима с жёнами и отцом одной из них, если позволите, князь?

— И отлично… У нас самовар готов. Вино есть, шашлык мигом изжарят.

— Князь Хатхуа! — воскликнул Амед. — Он здесь?

— Да, его перехватили наши казаки. Отчаянная башка! Отбивался как чёрт, пятерых уложил, — наконец, одолели его.

— Это мой дядя!

Войсковой старшина недоверчиво покосился на него, но, различив четыре солдатских Георгия на груди у молодого офицера, успокоился.

— Ну, я вам скажу… Ваш дядя! Он нам стоил! Кабы не генерал, — ухлопали бы его. Хотел взять живьём красного зверя!

— Наместник, — тихо заговорил князь Гагарин, — будет очень доволен.

— Чему это?

— А вот именно тому, что князь Хатхуа у нас в руках.

— Его, пожалуй, в Мцхет запрут, а потом в Россию вышлют, если чего хуже не сделают. Ведь он раз уже был в плену и ушёл… Я, признаться, хотел ему руки скрутить, да вспомнил, — всё-таки князь… Жаль стало, — слово взял с него, что не убежит пока… до Тифлиса.

— Слово дал, — значит, не уйдёт.

Нижний этаж грузинского дома осветили. Когда Амед, немного погодя, вошёл сюда, на тахте уже сидел князь Хатхуа, суровый и задумчивый. Он так был погружён в печальные мысли о судьбе, постигшей горный набег, что даже не заметил племянника, почтительно остановившегося около. Шашка, кинжал и пистолеты были отняты у любимого Шамилева наиба. Он побледнел и осунулся и долго не подымал головы. Амед шелохнулся, Хатхуа рассеянно посмотрел на него и не узнал было… Как младший Амед, хотя уже русский офицер, не смел заговорить сам и ждал, соблюдая горный обычай. Хатхуа взглянул на него ещё раз и, вспыхнув, точно не веря глазам, поднялся с тахты… Подошёл к племяннику и молча остановился, разглядывая его.

— Ты… Амед?.. — спросил Хатхуа по-лезгински.

Совершенно непривычная ласка послышалась в голосе молодого наиба.

— Я, князь…

— Рад тебя встретить. Хотя я теперь в плену… А ты, как я вижу, вверх пошёл?

— Да… Наместник меня встретил как сына…

— И эполеты у тебя? Я рад за сына сестры моей… — он положил руку на плечо Амеду. — Рад за тебя… Сестра, верно, счастлива будет, увидев тебя таким. Что ж, ты — храбрый джигит!.. Хоть и жаль, что ты с врагом, а не с нами… Но — Аллах невидимыми путями ведёт нас. Если он дал русским победу, значит, мы ему неугодны стали. Это за Самур всё?.. — кивнул он на кресты.

— Да… князь…

Хатхуа потупился… Несколько секунд длилось молчание, наконец, точно одолевая себя, он тихо проговорил:

— Называй меня дядей… Я не прав был… Кланяйся матери и скажи, что я её помню… как… сестру… И отцу своему передай, что у меня нет на него зла. Что было, — то забыто. Если встретимся, — друзья будем.

Амед взял его руку и коснулся её губами.