Пленница судьбы (Испытание чувств)

— Корали, — он обнял жену, — часто ли ты вспоминала о своей сестре в последние полгода? А если вспоминала, то с какими мыслями? Разве ты не хотела, чтобы она никогда не возвращалась сюда? Хотела. Из-за меня, из-за Талассы. Жизнь так устроена: всегда приходится чем-то жертвовать. Если бы твой муж не погиб на войне, разве мы были бы вместе?

Кора согласно кивала, продолжая плакать, испытывая угрызения совести, стыд, горечь и… невольное облегчение.

Вернувшись в Париж, Мари не узнала города. В лицо повеяло запахом дыма. Ввысь взмывали языки пламени. Откуда-то доносился неясный гул, где-то слышались выстрелы. Мари поразилась тому, что действительность меняется точно океан в непогоду. Откуда-то долетали крики; какие-то люди бегали взад-вперед, по улицам метались пляшущие тени.

Она не знала, что случилось. А между тем, как и предсказывал Александр де Монтуа, началось восстание рабочих, ремесленников и мелких служащих вкупе с национальной гвардией, что привело к бегству правительства и воцарению власти Парижской Коммуны. Однако вскоре к городу были подтянуты войска; и 21 мая они вошли в Париж. Тогда же под покровом темноты коммунары принялись строить баррикады. Всего на улицах города их было возведено более пятисот. Начались бои. Сама того не ожидая, Мари угодила в пекло событий.

Ее пытались остановить еще при подходе к городу, но она все-таки проникла в Париж. Теперь Мари шла по улице, не замечая ни криков, ни выстрелов, ни зарева над верхушками деревьев, ни кроваво-красных облаков дыма. Навстречу попадались люди — они что-то выкрикивали и куда-то спешили; в руках у многих из них были ружья; их волосы вспыхивали огненными шлемами в отсветах пожара. Хотя на улицах не уцелело ни одного фонаря, было светло как днем. Небо полыхало так, словно в его недрах кто-то разжег огромный костер. Шпили башен над соборами напоминали реющие в вышине вымпелы.

На одной из улиц Мари схватил за руку и развернул к себе какой-то человек. Вглядевшись в ее бледное, осунувшееся лицо, он воскликнул:

— Куда ты идешь, сестренка? Так не годится! Я вижу, ты ищешь смерти? Ты должна идти с нами, с теми, кто одержим идеей собственного спасения! Очнись! Умирать нужно за дело, а не в канаве, как последняя тварь! Над нами — громада насилия, предрассудков, лжи. Нужно ее сокрушить. Это будет величайший подвиг — вот как нужно умирать!

Закончив свою тираду, он протянул Мари бутылку. Девушка рассмеялась. Она заметила, что он порядком пьян. Она сделала несколько больших глотков — спиртное обожгло внутренности, и по жилам побежал огонь.

Вскоре Мари замешалась в толпе, которая двигалась по направлению к площади Шато д'О, где сходились семь улиц и было построено самое большое количество баррикад.

Люди шли, и звук их шагов, тяжелый и гулкий, был похож на горный обвал. Впереди виднелось что-то огромное и черное, словно ворота в ад, — там копошились люди. Шум их голосов напоминал дыхание огромного чудовища. Кое-где, освещенные отблесками факелов, мерцали ружья.

Для Мари сразу нашлось дело — здесь была дорога каждая пара рук. Она подавала патроны, подносила камни. К ней обращались, она была нужна этим людям, казалась равной среди равных.

Эти люди стремились к какой-то непонятной, неизвестной ей справедливости, они назывались обездоленными и не винили в этом себя, как это делала она. Сейчас действительность представала перед ней как некий первозданный хаос, из которого люди хотели соорудить что-то новое. Мари вспоминала скалы на своем родном острове. Их создал Бог. Строители баррикад, по-видимому, тоже воображали себя богами. В кучу валили все — камни, бревна, сломанную мебель… Здесь кипела жизнь, чудовищная жизнь, жизнь зыбких теней на гребне искусственной горы. Всюду метались люди. Многие из них, подобно Мари, плохо представляли, с кем борются и за что. С той и с другой стороны доносились выстрелы; иногда раздавались пушечные залпы, и тогда над баррикадой проносился ужасающий грохот.

Было много раненых. Мари, за время работы в госпитале научившаяся хорошо делать перевязки и не боявшаяся крови, оказалась незаменимой. Она чувствовала свою ответственность и не хотела уходить, хотя было ясно, что баррикада не выстоит. Оставалось мало патронов, силы были неравны. Улица тонула в дыму, как в тумане, и приходилось стрелять вслепую.

Эти люди сражались и умирали, опьяненные грезами о будущем, а она просто делала то, о чем ее просили.

Штурм был подобен жестокому урагану, огонь атакующих был бешеным, яростным, точно гигантский шторм, и в конце концов все закончилось тем, чем и должно было закончиться: победой правительственных войск.