Пленники

— Насколько я разбираюсь в экономической географии, — рассуждал по дороге в столовую Оник, — промышленные города не бывают обособлены. Без сомнения, и Нойен-Кирхен не является каким-то островом. А через Ивана мы уже имеем связь с железной дорогой. Значит, сейчас у нас на повестке дня вопрос: куда эта железная дорога ведет? Опять же все упирается в географию. Мой знакомый Хельмут, надеюсь, не откажет мне в удовлетворении невинного и праздного любопытства. Может быть, даже карту через него раздобудем.

Они пришли в столовую. Оник сделал еще одну попытку завязать отношения с поваром. Изобразив на лице улыбку, он проговорил в окошечко:

— Добрый вечер, господин шеф-повар!

Повар и на этот раз удостоил его таким взглядом, который мог приблизительно обозначать: «А я вот стукну тебя по башке половником!». Но Оник как будто не заметил этого и, получив свою порцию, деликатно откланялся.

За столом Великанов не удержался от подшучиваний над приятелем.

— Знает ли шеф-повар, что человек, раскланивающийся с ним, тоже повар? Ты дал бы ему понять. А то «доброе утро», «добрый вечер?». С ним разговаривает настоящий кашевар, а он даже ответом не удостаивает.

— Плюнул бы в эту раскормленную морду, а не здоровался? Но ведь он меня теперь запомнил. Придется здороваться каждый день.

— Все-таки я надеюсь на успех, — посмеивался и Гарник. — Когда железо шлифуют на станке, его предварительно поливают мыльной водой. Авось твои «приветствия» смягчат, наконец, шеф-быка!..

Товарищам доставляло удовольствие благодушно подшучивать над Оником, а он не обижался.

4

Каждый раз, направляясь в столовую, Гарник с Великановым посмеивались над Оником, который вынужден был улыбаться безмолвному чурбану в кухонном окошке.

Но однажды в воскресенье, после обычного приветствия Оника «гутен морген, герр шеф-повар», толстые носорожьи губы повара ощерились, обнажив ряд почернелых зубов.

— Эй! — гулко, как из бочки, крикнул он. — Поешь — не уходи.

Это было так неожиданно, что Оник уставился на шеф-повара, ничего не понимая.

Повар повторил свои слова, объясняя их жестами.

— Понял! — сказал Оник. — Покушать и ждать? Хорошо, хорошо!..

— Достукался! — мрачно сказал Великанов.

— А что такое? Я ведь ничего худого не сделал этому человеку. Я только здоровался с ним. За приветствия не наказывают. Верно, Гарник?

— Сегодня ты опять ему улыбнулся?

— Улыбнулся.

— Мы же советовали тебе не улыбаться? Ваня верно говорит: улыбка у тебя двусмысленная.

— Гляди! — неожиданно посерьезнел Гарник. — Шеф-бык вызвал полицейского. Неужели задумал что-нибудь плохое?

Великанов смотрел в сторону кухни:

— Да, они что-то замышляют. Отвернись, повар пальцем указывает на тебя. Вдруг они пронюхали о твоем побеге из чертковской тюрьмы?

— Или о твоем побеге из львовского лагеря? — усмехнулся Оник.

— Не шути! Оник, он тебя зовет…

Но повар звал не одного Оника. Скрюченным пальцем он манил к себе их всех.

Друзья подошли. Но повар, выпятив обвислый живот, продолжал оглядываться. Он поманил еще нескольких пленных и крикнул полицейскому:

— Веди!

— Куда вы нас посылаете? — встревожился Гарник.

— Не на расстрел! — прогудел шеф-повар. — Куда ведут, туда и идите.

Полицейский вывел всю группу из лагеря.

— Брат, — спросил Оник шагавшего рядом поляка Лещинского, с которым недавно познакомился, — может, ты что-нибудь знаешь?..

Лещинский пожал плечами:

— Воскресенье — может, на прогулку ведут? — предположил он.

На прогулку! Нет, вероятнее всего придумали какую-нибудь работу, хоть и воскресенье сегодня. С раннего утра до позднего вечера гнут пленные спину в шахте. Рабы!.. Бесстыдно «процветающая» Германия расхваливала свое благополучие — и вот оно, это благополучие: облавы в городах и селах захваченных стран, — тысячи, десятки, а, может, и сотни тысяч людей обращены в рабов.

— Они смотрят на нас, как на скотину. Но ведь и скотина отдыхает раз в неделю. Это и есть их «новый порядок». Будь он проклят, этот порядок! У нас на шахтах работают по семь часов, да и то считается много.

— У нас, у нас!.. Здесь мы крепостные, приятель, и дело наше помалкивать. По крайней мере, хоть город увидим.

Улица шла от окраины города. По обе стороны тянулись одноэтажные и двухэтажные дома, у каждого зеленел садик.

Указав пальцем на ворота, полицейский привел всю группу на просторный огороженный двор. Недалеко от дома возвышалось здание, около которого были нагромождены кучи песка, кирпича, черепицы. Старик-немец, нагнувшись, вытаскивал из старых досок гвозди. Увидев вошедших, он оставил работу, некоторое время смотрел на них, шевеля губами, и недовольно обернулся к полицейскому:

— Почему восемь? Я просил десять.

— Не знаю. Сколько дали, столько и привел, — оправдался тот.

— Гм… Ну, ладно! По-немецки понимаете? — обратился старик к пленным. Правая щека его дергалась.

Все молчали.

— Я спрашиваю, есть среди вас кто-нибудь знающий по-немецки?

Взгляд старика скользнул по лицам. Неизвестно почему из всех восьми человек он выбрал одного.

— Какой национальности?

— Я? Чех.

— Значит, понимаешь! Почему не отвечал на мой вопрос?