Пленники зимы

Мы смотрим, как в свет фар лениво входит лошадь. Потом появляется повозка с маяком-возчиком на передке. Петрович, не оборачиваясь, несколько раз махнул рукой, я помигал ему в спину дальним светом, и он пропал, сгинул, в каких-то десяти-пятнадцати метрах от нас.

Ничего не видно.

Я достаю тряпку и, сколько могу дотянуться, протираю стекло перед собой.

– Минуту посидел, а стёкла как запотели…

Николай перехватывает у меня тряпку и протирает стекло со своей стороны.

– Да здесь не высоко, – в его голосе отчётливо слышатся заискивающие нотки. – И снега не очень много. А можно сдать назад? Тут неподалеку съезд в посадку…

Представляю, как огромная машина с залепленными снегом фарами заднего хода, бледным расплывчатым пятном пятится задом, а какой-то бедолага мчится навстречу, напряжённо вглядываясь в десятиметровый просвет перед собой…

– Придётся ехать в Антонюки, – говорю. – Там развернёмся, на бригаде.

– В Антонюки, так Антонюки… – вздыхает Николай.

II

– Что она в этом бабнике нашла? – шепчет себе под нос Николай. – Пройдоха он, и пьяница!

– Так ведь одна, – пытаюсь его успокоить. – Ты же не знаешь, чего её сюда занесло. Что оставила, с кем простилась. Одиночество – страшная штука. Кто первым успел плечо подставить, тому и греть.

– Мудрёно ты всё говоришь, – тихо тошнит Николай. – Не всегда понятно.

– А что ж тут понимать, Коля? Когда внутри пусто, все средства хороши. На сегодня отогрелась, не замёрзла, вот и славно. Пока такие, как мы с тобой сопли жуют, стоя в сторонке, примериваясь, да прикидывая, Вальдемар и согрел, и плечо подставил. И молодец. Не будь его, может, тебе сейчас и мечтать не о ком было бы.

И не такое бывает.

Из белесой ряби проявляется указатель "Антонюки". Николай, повернув голову, провожает его взглядом.

– А как же любовь?

– А это и есть любовь. Когда сердце ноет, а на глазах – слёзы. Когда всё "не так", а как ему быть должно – не знаешь. Когда лезешь на стенку и сам не разберёшь из-за чего. Женщины дарят нам забвение. Но и от нас они ожидают его же. И неравноправие в том, что их подарок мы принимаем всегда. А вот с расчётом не спешим…

– Ну, не знаю. Как по мне, всё гораздо проще. Мне бы только зацепиться, познакомиться…

Я смотрю на часы: четыре часа сорок минут. Самое время для рассуждений о любви и о жизни.

– И что дальше, Николай?

– В каком смысле?

– В прямом. Познакомишься. Что дальше? Сперва: цветы, конфеты, шампанское.

Приветствие по высшему разряду. Распустишь павлиний хвост, соловьём напоёшь о себе, путая вымыслы с домыслами. И глаза блестят, и губы сохнут, и дрожь в груди, и щемит ниже пояса. А потом, как желаемое свершилось, время на песни всё сокращается, всё меньше цветов, конфет, шампанского. И павлиний хвост уже ни к чему, и говорить вроде бы не о чём. И то, что только вчера дрожало в груди, сегодня – обуза. И нести тяжело, и бросить – жалко…

– Ты как-то чересчур по-женски рассуждаешь, – недовольно обрывает меня Николай.

– Я рассуждаю по-человечески. Женщины – люди, по определению, потому что людей делают. А вот нам с тобой свою человечность ещё доказать нужно.

– Сбавь ход, – с облегчением командует Николай. – Приехали. Сейчас слева контора будет. Как покажется, бери вправо, разворачивайся…

В свете фар слева и в самом деле забелело. Я сбавляю ход, перехожу на вторую передачу и всем телом налегаю на тормоз: перед самой кабиной из бледного тумана метели появляются две фигуры. Николай, чертыхаясь, отдирается от стекла, которое чудом не вышиб. Я слышу глухой удар за спиной, и мне становится не по себе:

– Похоже, у нас ёмкости сдвинулись.

– Как бы патрубки не сорвало, – откликается Николай.

Он хватает свою шапку и вываливается в снег. Что он там говорит этим двоим не разобрать. Здоровается, наверное. Смотрю на термометр: уже "-15оС". Дверь справа открывается, не успев закрыться. Кряхтя, со стоном влезают двое. Теперь пахнет влагой.

– Здравствуйте, – женским голосом здоровается со мной первый гость.

– Привет, Максим, – голос Вальдемара, это – второй. – Подбросишь товарища до Балты?

Я смотрю на откидывающего капюшон "товарища". Розовый платок, под платком – светлые, соломенные волосы, блестящие глаза под плотными густыми бровями.

Большой рот с тонкой линией губ, чуть выступающие скулы… Блондинка, одним словом. Волосы жёлтым шёлком лоснятся, играют в свете лампочки салона, подстрижены по плечи, впечатляют, вдохновляют, обнадёживают…

– Зачем "подбрасывать"? До Балты отвезу, а там пусть "товарищ" сам выходит…

– Это Светлана, – с понятной грустью знакомит нас Вальдемар.

Тревожный у него голос. Тревожный и напуганный.

– Светлана, это Максим.

– Я много о вас слышала.

К запаху влаги примешивается земляника. Я смотрю в её спокойные, чуть раскосые глаза. Узнаю их, и пропадаю. Вижу, как уголки её рта приподнимаются кверху. Сеть морщинок с готовностью придаёт живость и радушие её полуулыбке. Лицо предрасположено к смеху и веселью. Лицо человека, привыкшего улыбаться. Вот только глаза – трагические. Я вижу. Я знаю. Складки в уголках рта соответствуют прищуру глаз. Глаза участвуют в веселье. Но там, в глубине, испуганный ребёнок.