Пленники Раздора

Все чаще и чаще, обережник погружался в равнодушное вязкое полузабытье и плавал в нем, будто в киселе. Не размышлял, не злился, не надеялся. Просто был. Ни живым, ни мертвым. Никаким. С ним что-то делали, то поили, то через силу вливали безвкусную похлебку. Сам он не ел — зачем давать откармливать себя, как свинью, на убой? Но эти не хотели, чтобы он умирал. Им нужна была кровь. Сила, которой в нём почти не осталось. Поэтому пленнику позволяли окрепнуть ровно настолько, чтобы не умер. Но Фебру было уже всё равно. Он хотел спать. Просто спать. И тишины. Чтобы темнота молчала. Он же молчит. А ей чего неймется?

Ходящие больше не вызывали ненависти, скрип двери — любопытства, а собственная беспомощность — злости. Он лежал, как бревно. Его о чем-то спрашивали. Что-то обещали, если ответит. Он не вслушивался в слова.

Эта, с зелеными глазами, иногда подсаживалась близко-близко. Клала горячие ладони на его раны и под кожу лилась стужа. Разорванная плоть затянулась, но сил пленнику это не прибавило. Он только ещё больше зяб. И мечтал, чтобы мучительница ушла и оставила его в покое — плавать, плавать, плавать в полузабытьи.

Время от времени, узника вздергивали с пола. Он висел на руках оборотней, словно мёртвый, безучастный ко всему. Его трепали по щекам, в надежде, что обессиленный, измученный, он всё же начнет говорить хоть что-то, но голова обережника лишь безжизненно моталась туда-сюда. На том всё и заканчивалось.

Он молчал.

Тянуть сведения из пленника болью опасались. Помрёт ещё. Волколаки злились. Но Фебра это уже и не радовало, и не забавляло. Он хотел лишь одного — чтобы опустили обратно на пол, чтобы не трогали. Пусть будут шум в ушах и холод в теле, только не приступы вязкой тошноты, когда вздергивают на подгибающиеся ноги, не холодный пот по спине, не сердце, бьющееся у самого горла, не эта боль, грозящая разорвать голову…

Та с зелеными глазами приходила снова и снова. Глядела, шептала, дергала за волосы. В голове будто разлетались осколки камней. Больно. Что ей всё надо? Он вяло удивлялся. А она щупала изгрызенные предплечья, водила пальцами по рубцам, резко надавливала на едва затянувшиеся раны. Узник глухо стонал. И даже за руку схватить её не мог, чтобы отстала. Сил не осталось.

Серый наведывался несколько раз, смотрел, пнул носком сапога, но уже безо всякого интереса. От пленника, который и сидеть без поддержки не мог, больше не ждали ответов. Да, небось, не так и важны были эти ответы. Нужнее была кровь. И Дар. Которого в Фебре уже не осталось.

Нынче волчица опять пришла. Села рядом. Сладко говорящая темнота.

Пару раз эта темнота касалась его головы ледяными руками и под кожу лилась стынь, казалось, волосы покрываются инеем и даже глаза в глазницах замерзают, схватываются ледком. Как он хотел, чтобы она ушла!

— Эй, ты… всё никак не сдохнешь? — спрашивала Ходящая и сама отвечала: — Живучий попался. Это хорошо.

Он молчаливо не соглашался. Плохо. Теперь участь сдохнуть казалась ему такой желанной…

— А хочешь я поговорю с Серым? Попрошу для тебя легкую смерть? — волколачка наклонилась близко-близко, словно угадав мысли человека. — Просто и быстро. Скажи мне — сколько вас в Цитадели?

Фебр понимал — ответы ей неинтересны. Просто нравится издеваться над беспомощным. Он злился. Как-то вяло. Пытался отвернуться.

— Тьфу, — брезгливо отпихивала его женщина. — Воняешь, как тухлятина!

Конечно, воняет. Сколько он уже тут? Лохмотья от грязи и крови уже задубели.

В другой раз волчица пришла с кем-то из мужчин, села поближе к пленнику и не давала ему покоя: дергала за слипшиеся волосы, щипала, принуждая стонать, вырывая из порубежного забытья. И этот холод, который тек под кожу с её пальцев! Инистый озноб, мешающий забыться…

— Отстань от него. Видишь, глаза мутные, — недовольно говорил другой оборотень. — Что ты прицепилась? Загнется ещё раньше времени.

— От такого не умирают! Не так уж много из него испили.

— Да нет, вполне довольно, — усмехался собеседник.

На это она шипела:

— Мало! Из-за него Грызь обезножел! А Крап, Зим и Жилка? Где они теперь? Забыл? — зелёные глаза вспыхивали, а потом волколачка плюнула в пленника и ушла.

Нет никого гаже мстительной злобной бабы. Фебр с облегчением погрузился обратно в кисельные волны. Темнота, не дававшая ему покоя, хоть ненадолго угомонилась и смолкла.

10

Руська жил в Цитадели уже вторую седмицу. Попервости всё здесь удивляло мальчишку: и высокие каменные стены, и мрачные коридоры с крутыми всходами, и выучи, так не похожие на обычных парней и девок. Пострижены послушники были коротко, одеты одинаково, глядели серьезно, даже не зубоскалили. Сразу видно, что заняты люди. Не подступишься.

Окромя того изумляли поварня и трапезная. Ух, огромные! Из конца в конец покуда дойдешь, замаешься. А ему-то вовсе бегать приходилось. В день по три раза. Потому что к величайшему разочарованию рвущегося в бой мальчонки, ему не вручили сразу же меч и не взялись учить ухваткам оружного боя. Как бы ни так. Клесх привел подопечного к старшей кухарке Матреле, передал с рук на руки и сказал: