Пленники Раздора

Его опустили на ступеньки. Ратоборец закрыл глаза. Голова кружилась, кровь стучала в висках.

— Как… хорошо… — прошептал обережник.

После запаха трав и настоек, царившего в лекарской, ночной воздух казался сладким и пьяным. Небо нынче было непроглядно чёрным, без звезд. За высокими стенами крепости шумели деревья.

Любор присел рядом с воем и подпер его для надежности плечом. Мара осталась стоять, обняв рукой столбик крыльца и прижавшись к нему щекой. Все трое молчали и смотрели в непроглядную темноту. Каждый размышлял о своём.

Целитель равнодушно думал о том, что крефф непременно узнает об учинённом самоуправстве и, пожалуй, взгреет за ослушание. Сечь не станет, конечно. Выдерет словами. Ихтор, как пропала его кошка, злющий ходит, словно в него Донатос вселился. Ну да ладно. Пусть покричит, душу отведет. Любору-то всё равно, а креффу облегчение. Хуже мыслей о наставнике были другие, которые уже много дней не давали парню покоя — в отличие от своих погодок, засиделся он в крепости. Давно уже его однокашники разъехались по сторожевым тройкам. А вот Любора все держали при Цитадели, будто неуча какого…

Мара, стоявшая в стороне, не догадывалась, о тяжких думах лекаря. Она глядела на тёмные тени деревьев, качающиеся за стеной, и вспоминала брата, которого не видела уже много месяцев. Он ведь где-то там. В этом самом лесу. Так далеко… Увидятся ли снова?

А Фебр вспоминал девушку. Красивую девушку с огневыми глазами. «Ты у меня стрела в сердце…»

Как же больно!

За их спинами через открытую дверь Башни лился колеблющийся тёплый свет. То огоньки лучин, горящих в лекарской, подрагивали от сквозняка…

А ночь была густо-чёрной.

98

Обоз въехал в Цитадель поздним утром. День выдался облачный и ветреный, но тёплый. Лесана спешилась и вела лошадь в поводу, а когда подбежал служка, отдала ему поводья и огляделась. Ох, долго странствовала! То-то теперь на душе тепло, будто вернулась домой после долгой отлучки.

За спиной захлопнулись высокие ворота, и девушка услышала, как Кресень говорит Чету:

— Ну, всё, купче, разоблачайся. Бить тебя будем.

Ребята выбирались из телег, смеялись, переговаривались, доставали из возков заплечники, в которых везли одежу, разбирали спрятанное под рогожами оружие.

— Эге-е-ей! — крикнул Хлад замершим в стороне старшим выучам. — Не признали, щеглы?

Послушники переглянулись, недоумевая, с чего бы торговому люду оружаться да ещё и ехать так в крепость.

— Стёша, Встрешник тебя раздери! — ругался кто-то у одной из телег. — Будет уж дрыхнуть! Как хорь спишь который день. Вылезай, приехали.

— А? — всклокоченный парень выглянул из возка и спросил сиплым ото сна голосом: — Чего орешь-то?

Он наспех пригладил торчащие во все стороны волосы.

— К Главе пойдем, — ответил ему товарищ. — Хватит храпеть.

— Хоть рожу умой свою холопскую! — посоветовал, снимающий с шеи надоевшую гривну, Чет. — Смотреть же тошно.

Спрыгнул с облучка на землю и Тамир. Огляделся.

— Со мной идём, — взяла его за локоть обережница.

Колдун посмотрел на неё безо всякого выражения и сказал:

— Тут мало что переменилось…

— Мало, — буркнула Лесана. — Чего замер?

Навий её словно не услышал. Он оглядывался с выражением тоски и узнавания на лице, а потом его взор остановился на ком-то, стоящем у Лесаны за спиной. И девушка впервые увидела в глазах Ивора то, чего не видела раньше — испуг. Обережница рывком обернулась, но позади стояла только Донатосова дурочка. Она застыла на крыльце, разглядывала приезжих и задумчиво дергала себя за длинную прядь, оплетенную обрывками ниток.

— Устал? — спросила вдруг Светла Лесаниного спутника.

Он попятился.

— А я тебя помню, — улыбнулась дурочка и направилась к мужчине, который смотрел на неё с выражением ужаса на лице. — Помню тебя, дяденька… А ты меня помнишь? Узнаешь? Вижу я тебя. Ой, и старый ты!

Блаженная бормотала, обходя колдуна по кругу:

— Ой, и тьмы вокруг тебя… А уж злобы… Почто злишься? Чем я тебе не такая?

Тамир замер, а скаженная девка приблизилась к нему и положила ладонь на грудь — туда, где под рубахой заживала подновленная нынче утром реза.

— Видишь, как оно бывает? — прошептала дурочка. — Видишь, как? Безумие глаза застит, черное с белым местами переставляет. Был ты раньше защитником, а ныне — хищником злобным обернулся.

— У-у-уйди, — прохрипел колдун, дергая себя за ворот рубахи, словно в припадке удушья. — Уйди, дура…

— Отчего же уйти? Дурой-то ведь ты меня своей волей сделал… — тонкие пальцы пробежали по широкой груди. — Ни за что. А мне оттого — представления. Вижу то, что глазам людским заповедано, что на сердце таится, сокровенное. Вот и тебя вижу… Тьма в тебе. И горечь. Давно уж ты не заступник. Сам — беда. Сам — зло.

Мужчина оторвал от себя её утешающую ладонь, оттолкнул:

— Прочь поди, тварь ночная… — прохрипел он, а Лесана с удивлением увидела крупные капли пота, катящиеся по лицу обережника. — Сгинь!

Блаженная улыбнулась:

— Покоя тебе надо, отдохновения. А ты всё за злом охотишься. Да только отличить его от добра неспособен уже. Иди, не бойся. Пожалею тебя.