Плен

— Ну, пусть отец решает!

— Тут нечего решать, а нужно позвать его!

Аля бросилась к двери с порывистой решимостью принять на себя всю ответственность перед отцом.

— Я приведу его! — крикнула она, не слушая больше матери.

Наталья Егоровна накинула платок на голову и, вздыхая, пошла вслед за дочерью.

— Куда ты?

Они спустились вниз вместе. Наталья Егоровна шептала упрямо:

— Я не могу тебя пустить одну, Аля. Ты никуда не должна одна ходить. Это так ужасно!

Аля не отвечала, она снисходительно кивала матери, ведя ее за собой. Маленькая хозяйка торопилась ввести нового друга в свой дом. В ее уме мелькало с кинематографической быстротой все то, что она скажет, что сделает для этого маленького бродяги. Она распахнула дверь на улицу с теплой волной радости в груди. Белый день, поражавший своей белизной после двухдневного мрака башни, ослепил ее. Этот день нес ей груду радостей, но и без Пыляя, без школы, без встреч с подругами, он был бы прекрасен.

С таким восторгом и таким ожиданием веселого дня распахивают двери выздоравливающие, которым впервые разрешают свободную прогулку.

— Я дома, Пыляй! — крикнула она.

Никто ей не ответил. На ступеньках крыльца никого не было. Улица была пуста. Сворачивавший за угол извозчик остановился было, но, прислушавшись к крику, спокойно хлестнул лошадь.

— Пыляй! Пыляй! Иди же! — кричала девочка.

Она подождала. Мальчишка не показывался. Аля с удивлением оглянулась кругом.

— Пыляй!

Она сбежала с крыльца, но мать догнала ее и остановила.

— Пыляй! Да где же он?

Маленький оборванец вел себя по меньшей мере странно. Наталья Егоровна закрыла глаза, раздумывая о том, сколько будет ей возни с этим спасителем дочери, оказывавшимся уже с первых шагов невозможным мальчишкой.

Аля же металась возле крыльца с тоской и нарастающей тревогой и продолжала кричать исступленно:

— Пыляй! Пыляй! Гадкий мальчишка!

Наталья Егоровна оглядывала переулок, пожимая плечами и кутаясь в платок от утреннего холодка. Где-то на набережной слышались тревожные, резкие свистки и крики просыпавшихся дворников и караульщиков. В утренней тишине этот шум был тревожнее и страшнее. Наталья Егоровна боялась отойти от крыльца на несколько шагов, чтобы не сделаться жертвой уличного скандала, грабежа, может быть даже убийства.

Серые страхи ползли из затененных рассветом закоулков, из-под ворот, из-за железных решеток садика, отовсюду.

Она поймала руку Али и потянула к двери:

— Пойдем назад!

— Я не пойду без него!

— Да ведь его нет!

— Он должен тут быть!

Она прижала к губам рупором ладони и еще раз со всей силой крикнула:

— Пыляй, иди сюда! Пыляй, где ты? Пыляй!

Звонкий крик ее отдавался странным в городской улице эхом. Но никто не отзывался в ответ. Аля прислонилась к стене, слабея от жуткого предчувствия:

— Может быть, они догнали его! Может быть, они…

С губ ее срывались уже задушенные рыдания, но она еще нашла в себе силы сдержаться и овладеть собой.

— Куда? — встревожилась Наталья Егоровна, — разве можно сейчас ходить тут…

— Пойдем! Или я одна пойду!

— Куда?

— Сначала туда, потом туда… Обойдем хоть кругом, может быть, он недалеко еще тут! Может быть, он вырвется от них. Он сильный, он не дастся им так… Пыляй! — взвизгнула она, — Пыляй!

Никто не отзывался. Но кое-где, разбуженные непривычным шумом в переулке, просыпались люди.

Одно за другим открывались окна, высовывались головы любопытных. Наталья Егоровна, ободрившись — вздохнула облегченно и согласилась обойти квартал, Они обошли все прилегающие переулки. Аля заглядывала в подъезды, ворота и щели.

Мальчишки не было.

— Они убьют его! — прошептала она, цепляясь за руку матери, — они убьют за меня.

Солнце, выскользнув из предутренних облаков, опалило улицу зноем и светом. Аля едва добрела до крыльца и опустилась на ступеньки, обессиленная отчаянной жалостью. Она закрылась от солнца, как от стыда. Она сама была свидетельницей решительной жестокости этих страшных бродяг китайский стены и не ей было думать о другой участи Пыляя.

— Иди домой, Аля!

Мать стояла над ней, не понимая ее горя. Аля не могла подняться. Два страшных дня и две бессонных ночи теперь только сломили ее. Она забыла о гордости, удерживавшей ее от слез перед мальчишками, и заплакала с безудержной силой и простотой.

— О чем ты? Ты дома, прошло все. О чем ты? Перестань, мы найдем этого мальчишку! — бессильно упрашивала мать.

Аля шептала сквозь слезы:

— Они убьют его. За меня. За меня…

Она чувствовала на своих плечах тяжесть всех преступлений: и измены Пыляя и мести Коськи. У нее кружилась голова, звенело в ушах. Она не слышала матери и не чувствовала веселых ласк утреннего солнца.

И она не заметила, кто ее поднял на руки и отнес в постель.

Это был Иван Архипович, возвращавшийся без всякой торжественности после бесславной битвы с мальчишками и последней осады, которую суждено было вынести много видевшим на своем веку стенам Китай-города.

Глава двенадцатая Рука правосудия обрушивается на Пыляя